Горький глоток свободы

– Гарри Израйлевич, я знаю, что свое влияние и зарубежные связи вы нередко используете для того, чтобы организовать международные стипендии молодым ученым и дать им возможность поработать за границей. Но вы же понимаете, что для многих из них это, вполне возможно, последний путь из страны.

– Да, конечно, хотя в каждом конкретном случае я бы не хотел так думать. Но нам просто необходимо выходить на уровень международной науки и применять самые строгие международные критерии к нашим научным исследованиям. Должна быть создана как бы система сообщающихся сосудов, при которой уровень мировой науки может влиять на уровень науки нашей. Международные публикации, а в еще большей мере рабочие контакты с ведущими научными центрами мира – необходимое условие для этого.

– Когда вы способствуете стажировке молодых ученых за границей, чьи интересы вы прежде всего представляете: вашего института? Отечества? Мировой науки?

– Не следует делить науку между странами и тем более институтами. Наука – международна, и в ней важно не столько «где сделано», сколько ЧТО и КАК сделано. Но при этом она должна существовать и развиваться в каждой стране, и такая страна, как наша, без науки и ученых существовать вообще не сможет…

– Зато тысячи наших ученых, как выясняется, вполне могут существовать без нашей страны.

– Конечно, очень жаль, что это так, но не надо все же слишком бояться того, что значительная часть нашей науки переместится на Запад. Ведь в прошлые годы было сильно нарушено равновесие в научных контактах СССР с другими странами. Сейчас – перекос в противоположную сторону. Рано или поздно равновесие установится.

Хотя, честно говоря, я не ожидал, что работа за границей – не временная, не стажировки, а постоянная, на многие годы или навсегда – окажется столь привлекательной для наших молодых ученых. Не ожидал, что многие почти без сожаления будут отказываться от тех новых возможностей, которые открылись здесь. Мы так долго ждали этих перемен! Наше поколение, в сущности, жило надеждой на то, что настанет время, когда мы сможем влиять на структуру нашей науки, на ее жизнь и уровень, на характер всего нашего общества… То, что происходило в науке и обществе после «оттепели» 60-х и до середины 80-х годов, было противно человеческой природе, и было ясно, что вечно это длиться не может. Но мы и мечтать не могли, что так быстро произойдут столь глобальные изменения. Мы стремились лишь к тому, чтобы создать некое сообщество духовно близких и разумных людей, которые смогут достойно существовать внутри больного общества.

– Мне кажется, поколение более молодых ученых несколько иначе воспринимает сегодняшнюю ситуацию. Оно видит в ней не столько широкие возможности, столько досадные и нескончаемые сложности.

– И очень жаль. Без сильной молодежи все наши попытки изменить науку и общество тщетны, да и не для кого этим заниматься.

И все-таки мне кажется, что истинный ученый, хотя бы в силу своего долга перед наукой и своего гражданского долга, не сможет пренебречь появившейся у него возможностью активного, положительного влияния на структуру науки и общества в своей стране.

Я убежден, что человек, который сознательно уходит от решения глобальных проблем на том месте, куда он поставлен судьбой, – уходит от своего человеческого и научного долга. А все истинные социальные и человеческие проблемы сейчас здесь, у нас, а не в Штатах, которые свои проблемы в основном уже решили.

Впрочем, каждый делает свой выбор, что-то приобретая и чем-то жертвуя. И в застойное время мы постоянно выбирали между долгом и благополучием. Осуждать или не осуждать диссидентов? Принимать или не принимать участие в публичном судилище над человеком, решившим эмигрировать? Пробивать ли к себе сотрудника с «пятым пунктом» или лучше «не возникать»? Постоянно возникали в те годы такие вопросы – вопросы о долге, чести, о правде и справедливости. И годы те, надо сказать, не разменивали жизнь на мелочи, а учили отличать главное от второстепенного. То, что происходит с нами сейчас, может случиться только раз в жизни, причем не во всякой. Сейчас у нас – библейское время, когда мы можем жить истинно человеческими страстями, истинно человеческими стремлениями.

– Да, все это так. Но ведь на другой чаше весов – благополучие.

– Не только. Прежде всего – представляющаяся более легкой возможность реализовать себя. Но и здесь все не так однозначно. Американская наука, скажем, питается в основном грантами. Подается заявка на то или иное исследование, и именно на эту работу на конкурсной основе выдаются средства. Оплачиваются не только оборудование и реагенты, но и сами сотрудники. Однако удовлетворяются лишь 15 процентов заявок, и не потому, что остальные 85 процентов так уж плохи, а потому, что они не дотягивают до самых жестких требований.

В результате на Западе, особенно в США, развиваются такие остро конкурентные отношения между учеными, которые, вообще-то говоря, не свойственны научному сообществу. Ученые живут чувством общего интереса и основанного на нем сотрудничества, а попав в условия жесткой конкуренции, они вынуждены это сотрудничество разрушать. Уже не поделиться своими успехами они спешат, в, наоборот, стараются придержать их до публикации, извлечь из них как можно больше до обнародования.

Резко возросла зависимость от держателя грантов. Нанимая ученых на тот или иной грант, он строго следит за тем, чтобы они работали только над этой конкретной проблемой, а науке же самое ценное – это свобода в выборе целей и путей исследования, право на творчество, независимость. В науке не работают по найму. В науке работают по интересу.

Тип ученого, который сложился в последнее время на Западе и отчасти у нас, часто называют «спортивным»: хорошо подготовленный, высокопрофессиональный, способный, быстрый, техничный, жесткий в конкуренции о коллегами.

С моей точки зрения – это не лучший тип. Это разработчик, который решает уже сформулированные проблемы и идет по путям уже определившимся. Для того чтобы ставить новые проблемы, нужна свобода вообще и свобода от «пресса продуктивности» в частности.

Американцы говорят: «у наших молодых людей есть неограниченные возможности, но только один шанс». Настоящему исследователю просто необходимо право на ошибку, право на второй шанс, на риск. И «спортивный» тип исследователя так же мало совместим с природой истинного ученого, как застойный период с человеческой природой.

Работая в западных лабораториях, наши молодые ученые неизбежно придут к пониманию того, какие это огромные ценности – независимость, свобода творчества, стабильность положения, то, что есть у нас, хотя и не везде и отнюдь не всегда в лучшем виде. Придут они и к пониманию того, что в их силах усовершенствовать советскую науку так, чтобы стабильность не означала консерватизма и неповоротливости, «право на ошибку» не отождествлялось бы с недобросовестностью, в отсутствие «пресса продуктивности» не определяло бы вялого темпа работы.

Элементы грантовой системы, которая сейчас и у нас вводится, – это во многом спасение для советской науки, но (!) при сохранении стабильности положения и хотя бы минимальной обеспеченности исследования. В Америке, кстати, самая большая ценность – это постоянное место работы. Совершенствуя организацию нашей науки, мы должны обязательно учитывать, что стабильность в сочетании с дополнительными возможностями и гибкостью грантовой системы может служить серьезным противовесом «утечке самых ценных мозгов».

– Но многие советские ученые работают за границей по контракту, то есть не теряют постоянного места работы здесь. В сущности, это та же «утечка мозгов», хотя и временная. Возможны ли, на ваш взгляд, какие-либо иные виды контактов с зарубежными научными институтами, но так, чтобы это было более выгодно для нашей науки?

– Конечно! Во-первых, нам необходимо осуществлять доступ к международным грантам, которые прежде были для нас закрыты. Эти средства позволили бы поднять уровень наших исследований, их оснащение. Доля многих это, несомненно, послужило бы достаточным основанием остаться работать в стране.

Кроме того, на Западе существуют фонды, которые, вполне возможно, взялись бы финансировать научные разработки в Советском Союзе, например, через смешанные фирмы и компании.

Пора подумать и о создании совместных лабораторий, где часть работы выполнялась бы за границей, часть у нас. Ничто так не способствует повышению качества исследований, приближению к международному уровню, как совместная работа. В зарубежных лабораториях самая значительная часть средств уходит на оплату труда научных работников. Самое дорогое – это люди, их квалификация. Если же, к примеру, советские сотрудники совместной лаборатории будут оплачиваться советской стороной, пусть и по повышенным ставкам, то это резко расширит кадровые возможности западной стороны и резко улучшит обеспеченность исследований для нашей.

И, наконец, в разных странах существует множество научных институтов, основанных крупными меценатами. Как правило, они вненациональны и руководят ими международные дирекции. Почему бы не создать такие институты и у нас?

Но все сказанное имеет смысл лишь тогда, уогда социальные потрясения не перешли еще грани гражданской войны и не вылились в тотальное отчуждение наций, питающее повальную эмиграцию.