Непредсказуемость открытий — а они составляют главную ценность науки, неожиданность ее поворотов, открывающих вчера еще не существовавшие горизонты, отсутствие готовых путей для достижения ее не сформулированных еще целей делают организацию науки по обычным моделям невозможной и не позволяют управлять ею так, как управляют, например, промышленностью.
Каким же цементом скреплено это на редкость прочное и вместе с тем динамичное сооружение? В отличие от других видов человеческой деятельности организация науки определяется, прежде всего, этикой ее строителей. Ибо главное в ее организации не может быть определено однозначно, не может быть регламентировано и формализовано и зависит от разума и совести самих ученых.
Цель науки — выявление и исследование законов природы, поиск истины. Наука ищет общее в различном и различное в общем, пытается постичь сущность окружающего нас мира, изучая механизмы и взаимосвязи явлений. При этом научный поиск основан на естественной потребности человека понять, объяснить, найти простые первопричины всего наблюдаемого многообразия природы.
Пути поиска уникальны, они основаны на интуиции и индивидуальности ученого, требуют от него глубокого интереса, нестандартного подхода, сильного воображения, настойчивости и мужества. В поиске громадную роль играет случай, даже везение; ученый, ведущий поиск, незаменим, как незаменим художник или композитор.
Наука не исчерпывается поиском. Пожалуй, даже большая ее часть относится к разработкам. Но поиск — острие науки. Созданию оптимальных условий именно для поиска должны быть подчинены и структурная организация и этика науки.
Какие же особенности организации науки призваны обеспечить свободу поиска, его объективность и эффективность? Мы можем назвать три фактора.
Полицентричностъ. В целом в мировой науке свобода поиска определяется, главным образом, ее организационной полицентричностью. Наука финансируется из разных, не связанных друг с другом источников — из государственных бюджетов, международных фондов, из средств университетов и даже средств частных лиц.
Совершенно особое значение имеет международный характер науки, гарантирующий ее от одностороннего давления политики, религии, конъюнктуры, от узкопотребительского подхода. Существенно, что в международном характере науки заинтересованы не только ученые, но и государства: ни одному государству не под силу, да и невыгодно, развивать науку во всем ее объеме самостоятельно.
Полицентричиость науки обеспечивается также разнообразными возможностями для публикаций результатов исследований. Существование множества научных журналов, перекрывающихся по тематике, автономных и независимых в своих решениях, с разными составами редакционных коллегий, обеспечивает публикацию результатов практически любого исследования или любой идеи, если только они выполнены с учетом элементарных технических требований и содержат хоть какой-то элемент нового. И в этом случае особое значение имеют международные научные журналы, свободные от всех форм локальной предвзятости.
Совершенно очевидно, что полицентричность в поддержке и публикации исследований и международный характер науки создают гарантию для разработки любого серьезного научного направления и любой идеи, делают невозможным административное подавление научных направлений и твердо гарантируют права меньшинства в науке. Очевидно также, что полицентричность оставляет только одну возможность существенно повлиять на развитие науки — убедить ученых в правильности и ценности новой идеи. Силовые и административные приемы здесь не эффективны.
Принцип цикличности. Настоящая наука начинается там, где известные факты и выводы из них не дают ни решения проблемы, ни даже пути к решению, когда все определяет интуиция исследователя. Поэтому субъективизм, неотделимый от интуиции, служит основой научного поиска, его движущей силой и главной ценностью.
Но как идеи и факты, добываемые субъективно настроенными учеными, складываются в объективную научную истину?
Для науки факты начинают существовать лишь после их независимого воспроизведения. Причем воспроизведение не носит, как правило, характера преднамеренной проверки добросовестности автора. Просто чтобы идти дальше, надо сначала воспроизвести уже полученные результаты, поскольку иначе их невозможно использовать в иной системе взглядов, в иных условиях и для других целей. В ходе многократных и разносторонних воспроизведений научных данных из них постепенно отсеивается исходный субъективизм, случайные и несущественные элементы; эти данные дополняются и уточняются и, в конце концов, входят как окончательные, полностью воспроизводимые в систему научных знаний.
Иначе говоря, научные факты или идеи начинают жить не с момента их получения или публикации, но лишь после того, как они «запускают» новый цикл исследований или включаются в уже существующий цикл, индуцированный другими данными или идеями.
Из этого вытекает ряд конкретных организационных следствий. Во-первых, дублирование в поисковых исследованиях не только не вредно, но абсолютно необходимо. Во-вторых, неадекватность «метода комиссий»: никакая комиссия не может заменить естественной цикличности в становлении научной истины. Таким образом, научный подход вовсе не исключает субъективизма; более того, он питается субъективизмом даже в его крайних проявлениях, как неизбежным следствием полного раскрытия индивидуальности исследователя. Научная этика дает исследователю даже право на ошибки. Но при этом наука извлекает из деятельности ученого только положительные элементы, оставаясь безразличной ко всему остальному.
Стимуляция лучшего. Высокую эффективность научного поиска обеспечивают два механизма. Первый из них автоматический — хорошая продуктивная идея, ценное и воспроизводимое наблюдение естественным образом привлекают внимание исследователей, и фронт работ в новом направлении сам собой расширяется за счет менее актуальных работ. Второй механизм, организационный — финансирующие организации, опирающиеся на мнение компетентных специалистов, стимулируют наиболее активно работающих исследователей, в результате чего то или иное направление становится доминирующим в данной области науки.
Бесперспективное исследование или исследование, не индуцировавшее цикла «расширенного воспроизводства», не привлекают притока свежих сил и при современных темпах развития науки быстро и прочно забываются. При этом важно подчеркнуть — никто специально ни с чем не борется — все происходит как бы само собой. Но лишь при условии, что нет внешних вмешательств во внутренний ход развития науки, в ее самостоятельно сложившиеся организационные принципы.
В профессиональной этике ученого можно выделить вопросы, связанные как с собственно исследовательской работой, так и с научно-организационной деятельностью. Точность фактического материала — основа науки. Профессионального исследователя в этом отношении может характеризовать даже некоторый педантизм — излишняя, казалось бы, скрупулезность в изложении фактов. Что же касается существа этих фактов, то заранее предполагается, что они верны.
Недобросовестное или просто несерьезное отношение к научным фактам ведет к самому страшному для исследователя — к научной смерти. Человек продолжает жить и работать, но работ его не читают и не цитируют, он как бы перестает существовать для науки. Причем никому не интересно, почему данные не воспроизвелись — из-за недобросовестности или просто из-за ошибки. И хотя право на ошибку — неотъемлемое право исследователя, злоупотреблять этим правом не следует.
Далее. Решая какой-то вопрос, исследователь сначала старается собрать все, что было сделано в этой области до него, и затем, естественно, в ходе работы следит за текущей литературой. Публикуя затем полученные результаты, автор ссылается на все родственные работы вне зависимости от своего к ним отношения. Он имеет полное право высказать свое отношение к цитируемой работе, но замолчать труд предшественника или современника — неэтично: требуя честности к себе, мы должны тщательно соблюдать ее по отношению к другим. Впрочем, дело не только в неизбежном общественном порицании за умалчивание достижений коллег. Есть особая прелесть в открытом и честном общении с коллегами, в чувстве общности интереса и доверии. И особенно приятно убеждаться во взаимности таких отношений.
Этика индивидуального исследования непосредственно смыкается с этикой руководства научной группой или лабораторией. Это особая тема. По существу, здесь мы имеем дело с коллективным исследованием или комплексом исследований, и отношения участников этой общей работы должны определяться их реальной ролью в ее замысле и осуществлении, а не административным положением. Лаборатория жизнеспособна как плодотворно работающий коллектив только в том случае, если положение ее сотрудников соответствует и органически вытекает из их действительной роли в исследованиях, и это затем находит адекватное отражение в совместных публикациях. В случаях же, когда такого соответствия нет, рано или поздно возникают ложные отношения, идущие во вред делу и приводящие к распаду коллектива.
Соблюдение этических норм, верность духу науки играют определяющую роль и в деятельности ученого, непосредственно не связанной с его личными исследованиями,— там, где он выступает в качестве судьи работ своих коллег и принимает решения, влияющие на ход развития науки.
Этическое положение ученого в научно-организационной сфере более сложно, чем в области исследования. Его личная позиция формально отделена от принятия решения ученым советом или редколлегией журнала, что опять же чисто формально освобождает эксперта от моральной ответственности за принятое решение. В то же время подобная процедура обезличивает принятое решение, дробит ответственность за него, лишает этическую позицию ученого той очевидности, какой она обладает в сфере индивидуального исследования.
Само принятие решений тоже далеко не однозначно. Следует ли голосовать за недостаточно сильную диссертацию талантливого и перспективного исследователя? Надо ли поддерживать хорошего администратора в его продвижении в чисто научной сфере? Следует ли учитывать этические аспекты деятельности ученого при оценке, поддержке или критике его научной программы?
Таким образом, в научно-организационной сфере как скрытая ответственность за решения, так и сама их возможная множественность ослабляют этическую позицию ученого, временами делают ее гибкой до аморфности, чувствительной к давлению конъюнктуры, администрации и даже чисто личных интересов. Но именно поэтому в научно-организационной сфере ученый с особой остротой сталкивается с истинно этическими проблемами — проблемами, за решение которых он либо дорого платит и сам непосредственно ничего не получает, либо сам ничего не платит, а за его решения расплачиваются другие.
Мы не беремся формулировать этические нормы для конкретных ситуаций научно-организационной деятельности, хотя полагаем, что во многом они совпадают с нормами, принятыми в собственно научной работе — строгим отношением к фактам и честностью по отношению к коллегам. Но одно положение профессиональной этики имеет, по-видимому, особое значение в научно-организационной сфере — это терпимость.
Печальные примеры из истории науки показывают, сколь вредоносны бывают фанатически убежденные в своей непогрешимости ученые, в особенности имеющие заслуженный авторитет,— даже если они не прибегают к мерам административного воздействия на инакомыслящих. Их ошибочные или поверхностные суждения о работах начинающего или менее удачливого коллега, высказанные публично, приобретают подчас силу окончательного приговора в глазах сообщества и подрывают уверенность в правильности выбранного пути у самого автора исследования.
Научная терпимость предполагает широту взглядов, глубокое понимание принципов организации науки, подлинную заинтересованность в ее прогрессе; она требует от ученого преодоления личной ограниченности, личных симпатий и антипатий, а когда нужно, и совершения поступков, даже противоречащих собственным интересам. То есть, если субъективизм в сфере исследования — явление нормальное и даже полезное, то предельная объективность и терпимость просто обязательны в научно-организационной деятельности.
Вместе с тем, научная терпимость может быть плодотворной лишь в сочетании с абсолютно принципиальным, нетерпимым отношением к безграмотности и халтуре, к позерству, к проповедям «единственно правильных путей» в науке — то есть ко всему неподлинному, противоречащему научной этике.
Принципы научной этики просты и естественны; хотя они и несколько стесняют крайние проявления темперамента и индивидуальности, их польза и для ученого, и для науки в целом абсолютно очевидна. Так почему же научная принципиальность не так уж часта, как следовало бы ожидать, и почему временами ее проявление воспринимается чуть ли не как акт гражданского мужества? Очевидно, что постоянное движение науки вперед сталкивается с ее же собственным консерватизмом как в чисто научной, так и в организационной сферах. Также очевидно, что личные интересы ученого время от времени мешают ему быть вполне объективным и этичным. Однако нам кажется, что главное заключается не в этом. Для последовательного соблюдения норм профессиональной этики необходимы два условия — независимость ученого и высокая требовательность общественного мнения.
Независимость ученого предусмотрена на всех уровнях организации науки и обеспечивается ее полицентризмом, правовым статусом ученых советов и экспертов, не зависящих от администрации, тайным голосованием и анонимными рецензиями там, где это необходимо, а также правом всех исследователей открыто высказывать и обсуждать любые мнения по рассматриваемым вопросам на научных собраниях. Так же реализуется и общественное мнение, носителем которого выступают эксперты, члены ученых советов, редколлегий и проблемных комиссий, а также участники научных конференций и комитетов и, наконец, просто читатели научных журналов.
Но как только нарушается хотя бы один из принципов организации науки, ее веками слагавшийся механизм сразу же дает осечку, причем в первую очередь страдает этический компонент системы. Наиболее типичный случай — ограничение полицентризма или замена его жесткой моноцентрической организацией по вертикальной схеме. При такой организации науки возникает сильная зависимость в средствах, сотрудниках и самом положении каждого нижестоящего научного работника от всей иерархической административной системы. В этом случае отстаивание или реализация своей независимой линии в научной или организационной сфере, если она не совпадает с линией руководства, грозит ученому ослаблением положения или даже потерей работы.
Естественно, что ученый не может постоянно рисковать своей работой, не может без конца расшатывать свое положение. В его этике возникает граница, отделяющая возможные отступления от профессиональной этики от невозможных,— граница весьма субъективная, растяжимая и со временем все легче поддающаяся давлению ситуации. Обычный ее предел — честность в собственном исследовании при невмешательстве и компромиссах в научно-организационной деятельности.
Размягчается и общественное мнение, которое не может требовать от ученого постоянного риска. Оно не простит нарушения этики ради карьеры, но и не осудит компромисса, вызванного объективными обстоятельствами. А это, в свою очередь, облегчит дальнейший сдвиг резиновой границы, пока два-три мужественных поступка — а по существу просто нормальных акта научного и человеческого достоинства — не прекратят этот процесс.
Весьма типично и другое явление, питающее беспринципность,— явление, в основе которого лежит утрата независимости и которое можно обозначить формулой «человек не на своем месте».
Если ученый занимает свое место по праву, то это порождает в нем чувство устойчивости, независимости, внутренний свободы и уравновешенности, то есть создает условия, когда легко услышать голос совести. Такой человек дорожит своей честью, он чувствует себя органической частью науки, ее носителем и деятелем, для него изменить принципам науки значит лишить себя смысла собственного существования.
Иное дело — человек не на своем месте. Профессиональная этика без профессионализма превращается в мертвую формальность. Нет внутренней уверенности ни в себе, ни в собственном мнении; нет не только внутренней, но и внешней независимости, так как своим положением ты кому-то обязан; надо казаться не тем, что ты есть, надо не жить, а играть роль, надо подбирать людей от тебя зависимых,— человек не на своем месте неизбежно порождает подобных себе, так как только на них он может надежно опереться.
Человек не на своем месте, если он не враг себе, — враг научной этики. Ибо этика поддерживает естественную структуру науки, естественную иерархию ее членов, основанную на научном авторитете, или точнее, на авторитете в той функции, которую выполняет ученый или администратор. Человек не на своем месте — явление гораздо более грозное, чем просто пустое место; это активно опустошающая сила, создающая вокруг себя мертвую зону. Из-за таких людей простые нормы научной этики становятся временами недостижимыми идеалами, требующими подлинно гражданского мужества, риска и энергии.
В жизни ученого нередко возникают ситуации, когда ради этичного поступка он вынужден жертвовать интересами своей собственной работы. Причем эффект такого поступка кажется иногда несоизмеримо меньшим платы за него.
Стоит ли спешить с докладом или публикацией важного исходного наблюдения, зная, что более сильные лаборатории смогут быстрее его разработать и исчерпать найденную вами жилу? Стоит ли высказываться в защиту или против чего-либо, зная, что все уже предрешено и изменить дело шансов нет? Стоит ли отказываться от предлагаемого отличного места, где вы заведомо сможете быть полезным, если ваш предшественник или конкурент устранен неэтичным способом? И, наконец, допустимо ли ученому выражать свой протест против неэтичных решений администрации уходом с работы, идя тем самым на заведомое снижение темпа исследований, потерю времени, спад результативности и вред коллегам? Вот краткий перечень проблем, с которыми не часто, но все же приходится сталкиваться ученым, и которые решаются ими на основе собственного понимания научной этики и требований общественного мнения.
Один из наиболее распространенных принципов при выборе решения (а точнее, при воздержании от него) — это принцип прагматический. Он исходит из необходимости соизмерять реальный, непосредственный результат поступка с его «стоимостью», то есть с теми потерями и вредом, которые получает совершающий его ученый или даже дело, ради которого этот поступок совершается. При этом крайне существенно, что и результат, и плата за него оцениваются не в моральных, а, так сказать, в «материальных» категориях, то есть с позиций конкретного интереса того дела, ради которого возникла этическая ситуация.
Отсюда возникают типичные вопросы — чем реальным я могу помочь в данной ситуации, а если не могу, то стоит ли реагировать? Не сделаю ли я хуже для дела своим принципиальным поведением? Имею ли я право рисковать своей работой и положением своих сотрудников? Это часто и удерживает нас от этичных поступков, особенно в научно-организационной сфере.
Однако при прагматическом подходе, во-первых, полностью игнорируется громадный моральный ущерб для самого ученого, ставшего на путь морального компромисса, во-вторых, подрываются этические основы научного сообщества и, в-третьих, опасность представляют собой отдаленные последствия неэтичных поступков.
Мы уже говорили о том, что ученый плодотворен лишь при наличии внутренней свободы, когда он следует своим собственным научным интересам, доверяет своему мнению, эмоционально живет в мире научных понятий и чувствует себя живой плотью науки.
Такое состояние достигается не вдруг, а в результате многочисленных проб и ошибок, переживания подлинного и внешнего успеха, подлинных и внешних удач, отказа от влияний моды и честолюбия. И чем с большим трудом достигнуто состояние внутренней свободы, тем оно дороже ценится и тем сильнее оберегается.
Но внутренний мир неразделим, и, предавая принципы научного сообщества, ученый теряет внутреннее равновесие и убивает в себе способность получать удовлетворение как от самого исследования, так и от его результатов. Мы подчиняемся требованиям этики прежде всего для самих себя, а не для кого-то, кому мы помогаем, и не для конкретного, осязаемого результата. Мы подчиняемся этим требованиям зачастую с досадой и раздражением, но подчиняемся потому, что иначе поступить не можем. Изменяя научной совести, мы убиваем в себе исследователя.
Однако каждый этический поступок несомненно дает не только личный, но и общественный эффект, который невозможно оценить с узко прагматических позиций. Нам кажется, что реальный эффект этических поступков возникает лишь из их совокупности, причем элементы этой совокупности не просто суммируются, а становятся как бы началом цепной реакции — они могут либо дать взрыв, либо кончиться тупиком. Предсказать же результат каждого конкретного этического поступка, как правило, невозможно.
В чем же все-таки выражается эффект таких малорезультативных, с прагматической точки зрения, поступков?
Во-первых, в обострении сознания личной ответственности у каждого, кто участвует в принятии решения.
Во-вторых, в формировании и повышении требовательности общественного мнения — мощного органа профессиональной этики,— для чего все должно быть названо своими именами. И, наконец, в силе примера, в силе первого прорыва, исходного толчка, который приводит в движение метастабильную часть научного сообщества.
Заканчивая наш очерк, мы надеемся, что он привлечет внимание к этическим аспектам научной деятельности, которые, на наш взгляд, не менее важны для прогресса науки, чем чисто материальные факторы.
Авторы приносят свою искреннюю благодарность профессорам А. Е. Гурвичу и Л. Н. Фонталину за ценные замечания и мысли, высказанные ими при обсуждении затронутой проблемы и использованные в настоящей статье.
Комментарий 2005 г.
Перечитывая «Этику», четко видишь, что статья эта порождена и полностью относится к науке автократического периода истории нашего общества, т.е. к ее советскому периоду. Тогда проблема финансирования была заданной и не обсуждалась, а на первый план выступали вопросы идеологии, иерархии, административного управления наукой и политизированные международные научные связи.
Эти отношения в последующий период заменились ослаблением государственного контроля и государственной иерархии, но резко выросшей финансовой зависимостью от грантов, различных фондов и рыночных структур, причем в условии резко ограниченной государственной поддержки науки. Это породило свои, кризисные проблемы, в том числе и этические. Проблемы современной научной этики рассматриваются в заключительных главах этого раздела книги.
Примечания
* Эльфрида Адольфовна Абелева (1923–1996) – ст. научн. сотрудник Института биологии развития РАН им. Н.К. Кольцова. Назад
** Опубликовано в журнале «Химия и жизнь», №2, 3–8, 1985 и в журнале «Онтогенез», 24, №5, 86–91, 1993 Назад