|
На первую страницу | «Очерки научной жизни»: оглавление и тексты | Аннотация «Очерков» и об авторе | Отдельные очерки, выступления | Научно-популярные статьи (ссылки) | Список публикаций | Гостевая |
Познакомили меня с Александром Исаевичем Солженицыным самые верные и близкие друзья нашей семьи, Екатерина Федоровна Зворыкина и Ефим Григорьевич Эткинд. О них упоминает в своих записках и А. И. Солженицын: «...Ефим Григорьевич Эткинд был в дружбе со мной неотрицаемой, к моменту высылки уже полных 10 лет... Все началось с письма ко мне его милейшей жены, Екатерины Федоровны Зворыкиной, в письмах её всегда было много юмора, весело читать. В Ленинграде познакомились. Е. Г. многознающий, острый. То вместе в театр, то к ним на дачу, ... то находит новых и новых людей в Ленинграде, кто может мне помочь справкой, советом, делом. Всегда приятно было к ним прийти, собирали и компанию интересную... Эткинды были естественны в том, что не прятали боязни, но перебарывали и перешагивали эту боязнь. Так, отправляясь за границу в начале 1967, Е. Г. решился взять от меня уже готовое письмо писательскому съезду (за 2 месяца до самого съезда) и с большими предосторожностями передал (этот экземпляр достиг потом Би-Би-Си, с него и читали, громыхали)... Даже, одно время, один экземпляр «Архипелага» был у Эткиндов близ дачи зарыт»1.
В начале 1967 г. мне позвонила Катя и попросила дать справку Александру Исаевичу о том, существует ли в онкологии диагноз Cancer cordis (рак сердца). При моей неорганизованности сразу не ответил. Повторный звонок Кати, упрекнувшей меня за то, что я не выполнил обещания, ведь А. И. ждет и напоминает.
Тогда я послал ему солидную сводку сведений о частоте этой, относительно редкой формы опухоли. В письмо вложил краткую личную записку: отдавал дань высокому таланту писателя и мужеству гражданина. Письмо отправил с уведомлением о доставке (позже А. И. советовал мне при переписке избегать почты, а пользоваться оказией).
А. И. ответил в тот же день, как получил письмо: «Уважаемый Леонид Самсонович! Я чрезвычайно признателен Вам за такое обстоятельное подтверждение, что «Tumor cordis» (опухоль сердца) не моя выдумка. Один заслуженный деятель науки (онколог!) и несколько рядовых врачей соответственно высмеяли меня или разубеждали. Вы избавили меня от необходимости переделывать главу. Спасибо.
Теплые слова, заключающие Ваше письмо, очень трогают меня. Хотелось бы быть достойным их. Крепко жму руку».
Первая встреча с Александром Исаевичем произошла, конечно же, у Фимы, весной 1967 года. Тогда же состоялась и конфиденциальная «медицинская» беседа. Проблемы обсуждались те же, что волновали Костоглотова в «Раковом корпусе». И ещё интимная консультация: личные медицинские вопросы (в письме от 16 ноября 1967 г. он поблагодарил меня за советы). А еще попросил найти опытного онколога – на языке выросло что-то, затрудняющее речь. Обещал приехать для консультации во второй половине мая (или в начале июня).
Во время беседы за столом Александр Исаевич радовался тому, что сегодня хорошо поработал в «публичке» (в библиотеке им. Салтыкова-Щедрина), рассказал, что в регистратуре обратили внимание на фамилию, но он сразу же сделал таинственное лицо и приложил пальцы ко рту: «Мол, тихо, никому ни слова!»... Затем сетовал на неудачу поездки к бывшему лагернику, офицеру милиции (собирал материала для будущего «Архипелага»). Тот был осужден за рисунок: во время политзанятий от скуки рисовал гуся, свинью и еще что-то; сосед удивился и спросил: «Ты всё можешь? – Могу! – Нарисуй Сталина!», – за портрет Сталина рядом с изображениями животных и попал в лагерь. Александр Исаевич жалел о потерянном времени, солагерник ничего нового не рассказал. Ещё Александр Исаевич сказал о дефектах собственной памяти: «Вчера слышал анекдот, смеялся, а вспомнить не могу!..».
Беседовали об отдаленных результатах лечения. Я заметил, что предсказания поздних итогов воздействия на многосложную систему принципиально трудны или невозможны. Это относится не только к биологическим, но и к социальным процессам. Общество движется спиной к будущему, как бы пятится вперед. Поэтому и результаты бывают непредсказуемы, а порой и противоречат ожиданиям. Для примера напомнил, что Лев Толстой невольно способствовал революции. На это соображение Солженицын как-то сразу обратил внимание и задумался. Видимо, думал о роли своих произведений для будущего Родины.
Хотя время Александр Исаевич экономил (и не скрывал этого), но после ужина отозвал меня в сторону и заговорил о моем замечании. Помню, что сказал: «Вот и приходится осуждать негативные явления... Но главнее гибель духовной жизни. И у нас, и на Западе!» Александр Исаевич видимо был взволнован, даже попросил у меня папиросу и сделал две легкие затяжки, хотя заметил, что уже два года не курит («Снится, что курю»); а в своей комнате на дверях повесил записку: «Рак горла».
Встречи происходили в разгар злобной травли Солженицына после зарубежной публикации его письма 4-му Всесоюзному съезду советских писателей, он открылся 16 мая 1967 года. Значит, консультация у онколога была в конце мая или в самом начале июня 1967 года. Я знал несколько врачей, которым доверял и которые без огласки могли бы оказать нужную помощь Александру Исаевичу. Но я подумал, а вдруг ему потребуется госпитализация или операция. В таком случае следовало рисковать и искать помощи в клинике... И я решил обратиться напрямую к директору онкологического института, Александру Ивановичу Ракову.
Раков не без колебаний согласился принять Солженицына. Побаивался! Сказал: «Но, как же так, Леонид Самсонович, ведь каждый день все «голоса» говорят о его антисоветском письме съезду писателей». Я ответил, что голосов не слушаю (и это на 90% было правдой) и, припомнив статью Ахматовой «Слово о Пушкине», сказал Ракову (не дословно, но смысл помню): «Мы ведь знаем, Александр Иванович, что в свое время Пушкина преследовали «бенкендорфы» и поносили «булгарины» и многие другие, а сегодня, в противовес уважаемым друзьям поэта, портреты его гонителей висят в музеях Пушкина, как вечный обвинительный акт их ничтожеству».
Раков подумал и согласился принять Солженицына. «Но если придется госпитализировать, – добавил он, – то положим только в мое отделение». Договорились о времени приема, попрощались, и тут он повернулся и спросил не без иронии: «А он потом не напишет "Раковый институт"?».
Накануне поездки в онкологический институт я встретился с Александром Исаевичем у Фимы, чтобы договориться о деталях.
За столом беседа коснулась стихов арестованного вместе с А. Синявским Ю. Даниэля. Я сказал, что поэтическое качество стихов мне не кажется высоким. Солженицын «взвился», как будто его укололи, но сразу погасил свою вспышку и, возражая мне, произнес эмоциональный монолог. Дословно не помню, но суть его в том, что те, кто на воле, не могут понять жизни лагерников. Потом говорил (не в первый раз) о книге Евгении Гинзбург «Крутой маршрут», порицал ее автора за неколебимую убежденность в том, что коммунистов несправедливо репрессировали, – а остальные, значит, виноваты?.. их справедливо?
На следующее утро встретились на Финляндском вокзале, чтобы ехать электричкой в Онкологический институт (до станции Песочная).
В поезде я, желая смягчить свой вчерашний отзыв о стихах Даниэля, сказал, что вкусы индивидуальны, и я, например, не дорос до понимания ранних стихов Пастернака и что для меня вершина поэзии того периода – Цветаева. Александр Исаевич ответил: «Для меня тоже». Но вообще в поезде не склонен был к беседе.
По дороге от станции до института разговорились. Речь шла о его нынешней ситуации. Александр Исаевич сказал, что за роман «В круге первом» посадить не могут, а за «Пир победителей» могли бы, да не удалось, и шутливо добавил: «по-человечески жаль» (эта фраза его насмешила, когда он услышал её после того, как сняли партийного функционера Егорычева). Меня «жгло» истошное желание хоть чем-то помочь Александру Исаевичу в его трудном противостоянии бездушной травле. «Может быть, – сказал я, – публикация злободневной статьи, вроде: «За правое дело», чуть-чуть смягчило бы к Вам отношение?» Ответ был лаконичен: «Один раз писал по заказу, но больше никогда такого не сделаю». – «Вы работали в школе, напишите о ней» – «Это была бы моя самая антисоветская статья». Я подумал о возможной госпитализации и о том, как можно ею воспользоваться: через прессу стало бы известно, что Солженицын болен и лежит в онкологической клинике; накал ненависти мог бы угаснуть. Я поделился своим предположением, Александр Исаевич отнесся к моим соображениям серьезно и сказал: «Об этом надо подумать».
В назначенное время Раков ждал нас в приемном кабинете, разгороженном наподобие буквы «Г». За перегородкой была, вероятно, «смотровая». У входа в приемную возле окна стоял «гостевой» столик. На нем приготовлены для знаменитого посетителя две чашечки кофе и вазочка с печеньем. После обычных и бессодержательных приветствий профессор пошел за перегородку вымыть руки перед осмотром пациента.
И вдруг, неожиданно, «больной» быстро вытянул ногу и с воровской скоростью достал из кармана брюк записную книжку с карандашом, молниеносно что-то пометил и вновь принял невинную позу пациента. Я был потрясен! Его уже раз спасли от смертельной болезни. 12 лет специалисты не проверяли: нет ли метастазов или рецидива. И пока неизвестно, что там выросло на языке. Консультация должна была решить его СУДЬБУ! Но зуд художника заслонял всё остальное. Грешным делом, я не заметил ничего особенного в кратком и банальном обмене приветствиями, необычного слова или речения, заслуживающего внимания. Но восприимчивость писателя к слову отличается от обывательской...
У Солженицына оказалась небольшая папиллома на языке, каковую Раков тут же и удалил и послал на гистологический анализ (пациента обозначил фиктивной фамилией). Операция легкая, «амбулаторная», но все же операция, да ещё на языке. Я хотел проводить Александра Исаевича до станции, в ответ категорическое: «НЕ НАДО!»
Сели на завалинку. О Ракове Александр Исаевич сказал: «Советская власть у него вот где сидит, и похлопал рукой по затылку, но, чтобы мотаться по ЭКСПО, он предаст всех и всё». (Эту фразу я запомнил ТОЧНО! Ведь позже директор бессовестно предал и меня). Видимо, Раков в беседе с Солженицыным дал понять, что он тоже «не лыком шит» похвастался, что был советским представителем на ЭКСПО. Кроме того, видимо, речь шла также и о врачебной этике. Раков сказал о книге Николая Николаевича Петрова «Вопросы хирургической деонтологии» (проблемы врачебной этики). Александр Исаевич просил меня познакомить Ракова с рукописью романа «В круге первом».
В конце 1968 года предстоял 50-летний юбилей Солженицына; хотелось что-то противопоставить вонючей клевете на великого человека. И я тогда сказал Фиме, что неплохо, если бы Исаевича поздравили зарубежные авторитетные писатели. Фима «зажегся»: «Это мысль! Я это сделаю через Бёлля или ПЕН-клуб!». И организовал. Зарубежные поздравления были очень уместны. А от советских учреждений поздравление было только одно – от Рязанского почтового отделения. Позже Александр Исаевич рассказывал, что студенты посылали ему поздравления по почте, а академики – с оказией. Нам, на наши поздравления, он ответил, как и всем другим, но подарка не принял, как и у всех остальных (шутя потом рассказывал, как канительно было возвращать большой ковер, присланный из Средней Азии).
О последней встрече с Александром Исаевичем. После утреннего просмотра «Мещан» Горького в театре Товстоногова собрались на обед у Эткиндов. Были: Елена Григорьевна Левенфиш и Михаил Борисович Рабинович, Жермен Меллуп, Наталья Григорьевна Долинина и мы с Гетой. Солженицын произнес яркий и четкий монолог, резко осуждающий Горького как писателя, и постановку пьесы. Он торопился на дневной поезд. До Московского вокзала три остановки, но от проводов он отказался категорически. Натянул куртку, сверху рюкзак... и ушел, беззащитный, сопровождаемый всюду всевидящим оком карательных органов...
Мы, потрясенные, замолкли. Наташа не удержалась от рыданий.
ПРИМЕЧАНИЕ
1. А. С. Солженицын. Бодался теленок с дубом. 5-е дополнение // Новый мир. 1991. № 12. С. 7-38.
Перепечатано из книги: Л. С. Салямон. «Постигать сущее». – Москва, «Минувшее», 2012
