Ляля с мамой. Москва, 1939 г. (После ареста отца)
Часть I. Письма 1942 г.
«Каждый выбирает для себя...»
Ю. Левитанский
Елена Дейчман. Сто писем с фронта • ЧАСТЬ I. ПИСЬМА 1942 г. • К оглавлению • Гостевая
|
Ляля с мамой. Москва, 1939 г. (После ареста отца) Часть I. Письма 1942 г.«Каждый выбирает для себя...» |
|
19.11.1941 г. <Отрывок из письма Ляле от сокурсницы по истфаку МГУ
|
Обучение стрельбе. Фото без даты
|
Шура!* Хочешь ли послужить мне духовником? И я открою тебе все мои тайны, надежды и, наконец, мой «грех»! Я совершила «благочестивый обман». И хуже всего то, что меня мучает не угрызение совести, но лишь вопрос, насколько этот обман мне удастся. Сейчас 12 ч.15 мин., а в 4 ч. все выяснится. У меня все собрано – я совершенно готова, и я жду. Жду 4-х часов, а время движется с мучительной медлительностью. Пожалуй, я пойду в половине четвертого... Но чтобы ты понял хоть что-нибудь, начну свою «исповедь» издалека. Я с первых дней войны решила, что буду на фронте. И для сего поступила на рокковские курсы медсестер в Москве, окончила их в Троицке, ждала мобилизации и, не дождавшись, пошла сама проситься на фронт к военкому, ходила долго и бесполезно, едва ли не отчаялась; существовала и тосковала... Сейчас третья волна набора мед. работников за время моего пребывания в этом городе. Итак, я явилась вчера, узнав предварительно, что в военкомате новое лицо, к этому новому лицу и заявила ему: «Я лишь на днях из Челябинска и знаю, что за время моего отсутствия ко мне приходили из военкомата с повесткой. Соседи, кажется, передали, что я уехала в Челябинск учиться, и, очевидно, меня выключили из списков. Так вот я приехала и тотчас явилась» (во всей этой речи, кроме Челябинска – все было выдумкой). Вопросы ко мне: «Вы бездетная?» – «Да». – «Незамужняя?». – «Да». – «Фельдшер?» (я не фельдшер). – «Да. Я работаю медсестрой». – «Хотите повоевать?» – «С удовольствием». Итак, он включает меня в список, просит явиться к 10 ч. утра, послезавтра (18.03), дает отношение для расчета в гор. Больнице г. Троицка – чудесно! Я получаю расчет, собираю манатки, – я готова. И узнаю, – (слухом земля полнится), – что берут лишь фельдшеров и врачей, в количестве 10 чел., а я записана одиннадцатой. Было еще много моментов для сомнений и волнений... Сегодня 18-ое. Я была в 10 ч. утра, попала в список отправляющихся и еще раз при заполнении этого списка назвала себя фельдшером – /пункт 53/. Затем мы все должны были отправиться для благословения к прежнему военкому... который хорошо уже помнит меня, досадует, я думаю, на мое упрямство и, главное, прекрасно знает, что я медсестра всего лишь, да еще рокковская, а отнюдь не фельдшер. Как я узнала, отправляют действительно лишь фельдшеров и врачей. Я струсила и не явилась к военкому со всеми вместе, а решила пойти после всех, отдельно: Пусть, уж если военком станет меня распекать, не будет при этом свидетелей, а... вдруг, я уговорю его (!) Когда все ушли, я зашла к нему, он взглянул на меня недобро и пристально и попросил прийти в 4 часа. Итак, я сижу, жду 4-х часов. Стрелки часов бессовестно медлят. Надо думать, ничего не удастся. И все-таки почему-то я надеюсь. Почему? Если это мне не удастся сейчас, то я добьюсь этого потом. Сдам экстерном фельдшерскую программу, буду ходить еще и еще. Словом, добьюсь. Но как томительно ожидание... Сижу, думаю, Боря* наверное уже едет на фронт, очевидно уже уехал. Но если его еще задержат в Свердловске, быть может, мы встретимся. Хороший он человек, на редкость хороший, не хорошо, что ты так несправедливо отозвался о нем однажды. Шура, я бы хотела, очень хотела бы увидеть тебя. Лучше всего, если б мы встретились не надолго. Провели бы несколько прекрасных дней и расстались. Острее всего ощущаешь радость, зная, что она кратковременна. Но, конечно, конечно я не отказалась бы и надолго... Ты такое хорошее письмо написал мне из Москвы. А сейчас я уже три дня ежедневно жду от тебя письма, но... Ты пиши мне чаще, я буду ждать постоянно. Напиши первое письмо в Свердловск до востребования, туда же и остальные – мне перешлют. Если я отправлю это письмо, это значит, что я еду. Впрочем, меня еще могут вернуть из Свердловска. Еду ли? Еду ли? Уже около трех! Куда же мне послать это письмо? Одно я отправила тебе в Асино. Пошлю и это вдогонку. Быть может, счастьем моим оно добредет до тебя. Целую крепко и обнимаю нежно. Шура, пиши, хорошо? Ляля. P.S. Я получила вчера письмо от Лёли Чистяковой, одной из моих приятельниц, помнишь ее? Она в дни войны вышла замуж за Володю Дунаевского – (студента IV курса истфака) и пишет мне о медовых месяцах после их свадьбы в Ашхабаде, где так далеко от фронта, что, как она пишет, «едва ли не забываешь о войне». Как странно мне было читать ее письмо. Мы ехали с мамой в ссылку в Троицк с корзинами, полными нужных и ненужных вещей, и все это очень естественно, разумеется, но мне было стыдно. Затем я ехала в пионерлагерь за Галей с рюкзачком налегке, и по пути в Боровое мне грезилось, что у меня нет ни вещей, ни дома, ни родных, ни друзей, что я, как птица, свободна и буду странствовать, как Вечный Жид. И сколько совсем особой легкой и светлой радости было в этой мысли. Задумавшись, я мечтаю иногда о свободе птиц и напеваю чудные слова нелепого мотива: «Бродим мы по разным странам и нигде не вьем гнезда». Я возненавидела здесь все основательное и устойчивое, есть в этом что-то непрошибательно тупое, я возненавидела людей с вещами, с ключами от квартир и с воспоминаниями их об этих вещах и квартирах. Я хочу, чтоб с войной все переменилось до неузнаваемости. Я б хотела, чтобы с концом ее все стало по-прежнему и на прежнем месте. Пусть хуже, но иначе. Сейчас, если я еду, передо мной впервые встает Жизнь. Настоящая, с большими трудностями и большим делом. У меня мало практики, но, как говорили врачи, ловкие руки. И много желания работать. Если мне сегодня откажут, я не вынесу более Троицка... и этого сирого существования. Автор «Госпожи Бовари» уверял, что он не знал, задумывая эту вещь, ее фабулы, завязки, развязки и композиции. Но хотел изобразить в ней серый цвет плесени – и это было главным, чем он руководствовался в творчестве. Здесь в Троицке утром, просыпаясь, я прежде всего встречаю взглядом потолок и стены. Они прокопченные. Угнетающего серо-буро-черного ворсистого цвета. Тяжелые, – они кажутся низкими, давящими. Их серый цвет символизирует мою сегодняшнюю жизнь. Распроститься бы с ней!.. С домом, стенами, потолком, зелеными соседями, серым г. Троицком, больницей... У здания больницы, рядом, отделенный заборчиком, есть небольшой садик, весь заросший травой с мраморными тумбочками и небольшими расчищенными прямоугольными площадками в рост человека около них. Садик похож на кладбище, площадки – на могилки, тумбочки – на надгробья. Я всегда думала, что надо выводить больных во двор с черной повязкой на глазах. Я не слыхала от них, но уверена: им садик казался кладбищем. Как странно, что большинство из них выздоравливало. Их едва кормили, морозили, едва одевали и не купали. Итак, я прощаюсь с больницей. И со всем, со всем. Жаль только маму, она всегда спокойная – умница моя, профессор – в таком же отчаянии, как и все мамы. Мне даже кажется, в большем, ибо она пытается сдерживать себя, не проявлять большой слабости. Я получила недавно письмо от Бориса. Он в Свердловске. Если он там задержится мы скоро увидимся; Саша, пиши мне, Ляля.
|
 |
 |
| Александр Немировский |
Борис Каневский |
|
б/даты, март 1942 г. Мамочка! Пока еще ничего к сожалению не могу тебе сообщить, кроме того, что в Свердловск доехала благополучно. Борька выехал 14-го из Москвы в Тюмень, то ли в часть, то ли в военное училище. Итак, мы с ним в г. Свердловске не встретились. Проторчим здесь, судя по всему, долго. Прошла санпропускник, спала на скамейке, но в теплой комнате, ела селедку в военстоловой. Пиши мне мамочка, я буду спрашивать каждый день как в Москве с квартирой? Переселись в освободившуюся в общежитии комнату. Как это облегчит тебе и Галухе жизнь! Целую вас обеих. Если есть письма мне, не забудь написать мне их обратный адрес. Ляля
| |
|
б/даты, март 1942 г. Мамочка! | |
|
24. 03. 1942 г. Мамочка! Галуха! | |
|
б/даты март–апрель 1942 г. Мамочка! Скоро – скоро уж мы отправимся. Я отдохнула, поправилась, в Свердловске – и рада сейчас и хочу уже сама скорее ехать. Направление ориентировано на С-З. И, следовательно, может быть, поедем через Москву. Представляешь себе?! Я тогда еще конечно забегу домой! В университет! В твою Басманку! Так ты мне и не дала московских адресов! Но там лишь Катюша Чернобровкина и Аркадий?! Высылаю тебе этим письмом или следующим, если не успею снять копии, справку, которую ты пошлешь в С. со специальным заявлением в домоуправление и в райжилуправление. Хорошо, если бы приложить к тому же справку о твоей работе ведущим хирургом в госпитале и разумеется, справку, удостоверяющую, что я твоя дочь. В военкомате получи… армейскую справку, которая будет давать тебе целый ряд льгот относительно дров, угля, загородной земли, транспорта и прочее. Прикрепилась ли ты к военторгу? – я выслала справку. Справки, справки, справки… хватит о них! Меня гораздо больше интересует твое здоровье. Что там еще творит в твоей… кровушке анофелес? Не пора ли придушить его хиной, как следует? По-прежнему ли ты мечешься по г. Троицку с консультациями и операциями в 5 эвакогоспиталях и позволяешь терзать себя безжалостно: столько ты взяла на себя! Галуха верно и не видит тебя. Выезжай в Свердловск отдохнуть, хоть на несколько дней. Мама! Мы и не поговорили с тобой перед моим отъездом в Армию, вообще мало говорили со времени моего довоенного дня рождения; письма – это все «не то», – пожалуйста, приложи все усилия, – приезжай в Свердловск! Если чего доброго (надеюсь ничего не случится) и ты в Свердловске меня не застанешь, зайди к Наде Р., я у нее оставлю для тебя письмо. В Троицк я, конечно, перевестись не смогу. Ну, ничего. Ты только пиши мне чаще. Все пиши. Целую вас крепко. Ляля P.S. Несколько слов о делах. Высылаю вам письмом справку, по которой вас должны прикрепить к военторгу. Прикрепить обязаны и надо настаивать. О вещах и квартире? Не знаю, что и придумать. Но напиши мамочка, Минкову* сама, попроси их сохранить все в наших комнатах или, быть может, перевезти в Лизочкину квартиру – там надеюсь, живут их хорошие знакомые? Так или иначе, спишись с ним, чтоб хоть знать обо всем, а скорее направить все их хозяйничанье с нашими вещами. Чудесно, что вы на новой квартирке. Оформлено ли все как следует? И хорошо, что есть помощь по хозяйству. Галухе легче? Как ее самочувствие? Поправилась? На днях ей пишу письмо – мысленно уже писала ей не раз. Ей юбчонку сшили? Как? Хорошо? Мамочка, когда поедешь сюда, привези мне: сандалии, пару чулок – тонких, … шелку, светлых – знаешь, за 7 р. целых; зубную щетку, большую кружку, если есть – кусочек туалетного мыла, светло-золотистою желтую мою вязаную, знаешь, маленькую кофтенку, которую я всегда растягиваю на стульях и голубую летнюю с бантом, 2 пары или пару простых летних носок, немного луку – все как будто; но для мая – погулять и пороскошествовать, что я теперь люблю: костюм, лучше всего черный – (обновить), или синий, или серый и соответственно чулки и туфли мои коричневые, яркий шарфик или серый пушистый для синего костюма, сумочку мою светлую или серую – для серого – т.е. все как полагается, а если это сложно: туфли, чулки, черную комбинацию и твою черно-дырчатую мою любимую кофту, страсть как хочется здесь одеться. Хожу часто в филармонию, иногда в театр и везде смущена своим костюмом. Как дома с хозяйством? Хорошо, что Галинке немножко облегчили домашнюю долюшку. Я здесь отвыкла от хоз. забот и вчера еле выстояла обычную очередь за туфлями. Обмундирование дают на днях. Предвкушается шинель-пальто, новый конраб, юбка по мерке, какие-то желтые ботинки, пилотка, которая мне очень идет. За день до отъезда я подстриглась совсем коротко по-мальчишески. Сколько радости принес мне Свердловск! Это, главным образом, книги и музыка. Позавчера слушала первую симфонию Шостаковича, которую мне не описать! То ли я стала так восприимчива к звукам музыки, то ли его первая симфония, которую он написал в 18 лет – лучше 6-ой, квинтета и всей современной музыки вместе взятой. Во мне до сих пор перекатываются волны звуков… Но не безбожно ли мне так дразнить вас?! Так обидно, что ты сюда не приехала. Если все-таки будешь в Свердловске обязательно зайди к П. Рашеевой – у нее для тебя оставлен журнал живописи на который я в высшей степени безрассудно (о чем ничуть не жалею) – ухлопала 300 р. Твой перевод 300 р. – получила. Спасибо! И зайди на хороший концерт в филармонию – ул. Карла Либкнехта ост. Ленина-Толмачева. Отдохнешь. К сожалению, кончается выпрошенный листок бумаги, будь настойчива и инициативна в отношении вещей и Московской кв. Целую тебя и Галинку очень крепко.
| |
|
28. 03. 1942 г. Мамочка! Я хожу на почту и ни полслова от тебя. Пиши мне открытки с обозначением числа, месяца и слов привета, если уж писать совсем не о чем. Но мне кажется, у нас должны быть новости. От папы писем нет? У меня теперь все выяснено б. или м. окончательно. Наш инфекционный госпиталь отправится из г. Свердловска, как только будет сформирован и судя по прошлым примерам не ранее чем через месяц. Куда? Недавно, подобный же ИГ был отправлен под Тулу. Я думаю, что наш будет в прифронтовой полосе. Ты понимаешь, конечно, что я не хочу тебя успокаивать. Нет теперь никаких оснований беспокоится обо мне. Живу я сейчас припеваючи. Кормят нас простой грубой пищей, но не в ограниченном количестве и пожалуй довольно таки вкусной пищей: Завтрак, обед, ужин – густые и жирные похлебки с крупой и рыбой или мясом. Кроме того на обед – каша или горох с мясом, на завтрак – 20 гр. Сахара и чай. На ужин –сухарики. Я не справляюсь со всем этим и подкармливаю студентов. Это не Галкин прейскурант, а истинное красноармейское меню. Сплю в общежитии и праздную Город!!! Читаю, читаю… удивительная книга. Сегодня иду на симфонический концерт в Филармонию слушать «Испанское каприччо» и отрывки из Р.-Корсакова, сонаты, мелодию скерцо Чайковского, 6-го симфонию Глазунова; 7-го – концерт Бетховена; 29-го – Ромео и Джульетта – местной оперы. Здесь говорят неплохие силы. Встретила человек 20 из Университета; много знакомых ребят мехмата здесь в военном училище; к сожалению, у них сейчас карантин и мы ограничиваемся шутливой перепиской; много новых знакомых. Я с упоением слушаю и говорю. Я ожила, настроение у меня чудесное. Как бы мне хотелось …
| |
|
30. 03. 1942 г. Мамочка! | |
|
б/даты 1942–1943 гг. Мамочка! Нас отправят из г. Свердловск до 15 мая во всяком случае, но, вернее, даже раньше: быть может, 5-7 мая. | |
|
09. 04. 1942 г. Мамочка! | |
|
б/даты 04. 1942 г. Мамочка! Я здесь в Свердловске еще пробуду, верно, до конца м-ца, а, быть может, и до начала мая. Не сможешь ли ты приехать? Как это было бы чудесно! Постарайся, мамочка, милая. Очень, очень, очень хочу тебя видеть! Я уже скучаю и подумай, как долго мы еще не увидимся! Ты сможешь найти предлог для командировки, если захочешь. Я живу здесь чудесно, очень сытно питаюсь, так сытно, что на ужин часто даже не прихожу. Много читаю, слушаю музыку, брожу по улицам. Починила боты, кашель мой кончился. Купила совки для вашей печки – вышлю их с пальто; от мобилизованных принимают посылки. Выслала 2 книги (в одной из них – облигация) с оказией. Получила ли? Второе мое большое желание – это чтобы вы переселились в общежитие. И это также возможно, если ты не будешь как всегда, чрезмерно скромничать! Как Галуха справляется с хоз-вом? Почему мне не пишет? Пока есть возможность, пишите чаще, хотя бы по чуть-чуть. Есть ли что от папы? Целую вас крепко, крепко. Ляля.
| |
|
11. 04. 1942 г. Мамочка! | |
|
22. 05.1942 г. Мамочка, родная, беспокоит меня твоя усталость и малярия. Как это вдруг? Мамочка, смотри не передозируй хины. Как бы с тобой не случилось того, что с Г. А. Рейнбергом (если я не перепутала фамилию). Хорошо, если сможешь немного разгрузиться с работой. Как вы сейчас питаетесь? Лучше было бы, если б Галочка лето провела в госпитальном подсобном хозяйстве. В чем она поедет? Я рекомендую ботинки, которые мы с ней купили в дороге. Здесь безуспешно в течение последних 4 дней пыталась достать что-либо в пассаже. Хотелось туфли Галинке – оказывается, они бывали в апреле. Позавчера стояла с 8-ми до 5-ти часов за шелковыми чулками для тебя, а надо было встать с 6-ти часов утра. Завтра пойду в шинели, т.е. в малую очередь. Вдруг повезет? Связалась ли ты с домоуправлением или Минковым? Свяжись, мамусь. Что пишет Лизочка? Большой привет ей и Лелечке и вышли их адреса. А также московские адреса – вдруг будем проезжать Москву? Целую тебя крепко-крепко и Галуху нежно. Хотелось бы мне уложить тебя, укрыть. Поцеловать глаза и сказать тебе: «все будет хорошо, мамочка …».
| |
|
13. 05.1942 г. Здравствуйте, дорогие! Со времени отправления моей последней открытки ничего не изменилось. Нет, следовательно, никаких оснований беспокоиться за меня. Я получила адрес – теперь посылаю его вам – очень жду ваших писем. Где Галуха? Как ты, мамочка, как самочувствие? Удалось ли разгрузиться от консультаций? Есть ли письма от папы?
Мамочка, пиши подробно обо всем: я теперь так редко и мало смогу узнать о вас. Писать часто, очевидно, не смогу. Отправляем письма с оказией целую крепко тебя и Галочку. Ляля.
| |
|
01. 05.1942 г. Добрый день, дорогие! Опустила вчера письмо, а сегодня вновь хочется написать, да только не о чем. Никаких новостей, за исключением разве того, что починила и покрасила свои страшные туфли так, что они теперь выглядят лучше новых. Впрочем, это новость, конечно, «важная». Жду отъезда, он все откладывается. Жду тебя мамочка в г. Свердловске, а ты тоже все откладываешь свой приезд сюда. И пишите вы мне не часто, не балуете. Почему? Ты писала, что устаешь, мама. Как теперь? Галина поправилась? Есть ли что от папы еще? Я ему написала, телеграфно поздравила с Маем. Вас тоже. Как у нас с квартирой и вещами? Выслала справку на предмет прикрепления вас к военторгу. Получила ли? Ляля.
| |
|
Б/даты, май 1942 г. Галуха, Галчонок! |
 |
| Галя (Г. И. Дейчман). 1935 |
|
Б/даты, май 1942 г. Дорогие! |
|
27. 05. 1942 г. Мамочка! Чтобы уйти на фронт я безуспешно не раз и не два, просила Троицкого военкома меня мобилизовать. Свое добровольчество я здесь не стала оформлять. К чему это мне? Мама, ты ведь хотела воспитать меня комсомолкой, хорошим работником, патриоткой, – не так ли? Теперь, когда я уже на месте – хорошо ведь, что я добилась этого сама и еду с охотой и с большим желанием работать, и это не только романтизм, мама… и знаешь, рано или поздно, меня бы все равно мобилизовали бы. Понимаешь ли, мамочка, что быть здесь мне было просто необходимо; я за всю жизнь не простила бы себе не участия в войне сейчас. Как пылало бы мое лицо от стыда, именно от стыда, когда бы мы все стали пить в честь Победы и во славу защитников Родины. Знаешь, если бы я не поехала, это отразилось бы на всей остальной моей жизни; я бы почувствовала себя втайне не полноценной и морально я бы опустилась. Трудности здесь переношу сравнительно легко, благодаря тому же добровольчеству. Скажу себе: «Леночка, ты этого хотела и добивалась сама – выше голову и сожми кулачки!»! Мамочка, ты не беспокойся обо мне, я вернусь невредимой. То, что я в нашем ИГ меня огорчает, поскольку это означает, что мы в полной безопасности. А я так хотела в часть и на передовую! Не беспокойся, мамочка ни о чем. Я сейчас в лучших условиях, нежели вы. И обмундирование, и питание прекрасные. Я еще поправилась и юбка мне стала окончательно тесна. Нам дали прекрасную шерстяную материю – диагональ, и я сшила себе юбку (сама!). Впрочем, в дороге я ношу брюки. Гимнастерки, петлицы у нас как у простых бойцов и не новые, но едем ведь не гулять и не в фотоателье сниматься. А вот что мне очень идет, так это пилотка. Как-то теперь вся жизнь стала совсем другой, не похожей на то что было 1-2 года тому назад. Как тебе живется, мамуля? Работа? Конференции? Какие сейчас у вас бактериологические больные?
Мамочка, поцелуй Галуху от моего имени и напиши о ней – какая она стала? Не бросила ли англ. язык? С кем она дружит? Ты мне писала, что она шьет кисеты для бойцов на фронт. Они так этому радуются, особенно, если в них вложены маленькие записки. Мамочка, почему Галуха мне так редко пишет? Меня это так беспокоит. Неужели я ее чем-то обидела, я была так рада ее последнему письму. Целую тебя Ляля.
|
|
07. 06. 1942 г. Галунок! Ударница моя, комсомолочка, так ты взялась за Марселя Пруста? Он, правда, скучища. Я тоже не выдерживала его в количестве больше 40 стр. Что же тебе посоветовать почитать? Прочла ли Брюсова – «Зевс Поверженный» и др.? Тебе это должно понравиться. Блок, конечно, замечательный – перепиши мне 1-2 стихотворения из тех, что тебе особенно понравились, я его стихи с удовольствием вспоминаю. Здесь совсем нет книг, только брошюрки и газеты, правда, и времени для чтения почти нет. А все-таки непривычно без писателей-собеседников. Знаешь, что я тебе посоветовала бы сейчас читать? – Чехова, но только не рассказы, а пьесы «Чайка», «Дядя Ваня», «Вишневый сад» – это лучшее. Попроси Аркашу достать их и поблагодари его от моего имени. Или Р. Роллана. У него все прекрасно. Открой М. Горького. Целую крепко тебя и маму. Большой привет всем Гаусманам. |
 |
| Галя (Г. И. Дейчман). 1935 |
|
19. 07.1942 г. Мамочка! Мы вновь на новом месте – км в 40 от прежнего. Так мы и будем жить: устраиваться, размещаться и, едва начав нормальную работу в ИГ, выезжать на новое место, вновь организовать госпиталь, оставив плоды прежних трудов молодому коллективу-наследнику. Пока: моем, чистим, строим помещения, засечиваем рамы, набиваем сеном матрацы и подушки, расчищаем дворы и, вместе со всем этим, еще остается свободное время побродить по окрестностям, выкупиться в речке. Какая река! Тебе было бы приятно сейчас взглянуть на меня: я сильно поправилась, загорела, а главное, окрепла. Я привыкла теперь спать на соломе и в телеге, как на перине, ходить сутками в промокших насквозь ботинках, и не вспоминать о насморке, есть с аппетитом все, что ни дадут, ежедневно умываться до пояса; я научилась стирать, шить (немного) и приобрела тысячи самых необходимых в походной жизни навыков. После войны, когда бы это ни было, обязательно отправимся путешествовать! Ведь как об этом мечтал папа! Родная, вы не балуете меня своим вниманием! Есть ли еще что-нибудь от папы? Целую тебя и Галуху. Ляля.
|
|
28. 06. 1942 г. Мамочка, милая! Галчонок! Так редко теперь есть возможность писать вам. Хоть вы-то мне пишите почаще! Познакомилась я здесь с военной службой и получила наряд вне очереди; но люди бывалые говорят, что тут без этого дела не обойдется, и чем раньше, тем лучше. Я была дежурной по лагерю и проверяла посты, а они у нас расположены на расстоянии км-ов, и не предупредила об этом дневального; меня звали в течение 10 мин., и в результате я получила взыскание – и это меня расстроило. На этой неделе мы, наконец, начнем работать в нашем ИГ., – здесь, в деревне, Вы верно уже знаете, что из березовой рощицы мы недавно выехали, (там был расположен штат хирургич. госпиталя, который работал с нашими инфекционными больными) теперь он выезжает а мы наследуем ему. Немного я уже поработала: больных на каждую медсестру приходится много, работа нелегкая. Но ты, мамочка, не беспокойся: мы претерпели все прививки, в том числе от формы № 4. В основном же у нас дизентерия в настоящее время. Я писала тебе уже о штате нашего госпиталя; теперь я его узнала поближе и, знаешь, постараюсь обязательно рано или поздно, но выбраться отсюда, тем более что мне хочется хирургической работы, а главное быть ближе к передовой линии фронта. Где я сейчас, я постараюсь как-нибудь сообщить тебе; пока это невозможно; но от передовой мы на безопасном расстоянии в 25–35 км, а в последние дни стали как будто и еще дальше. Очень беспокоюсь за вас почему-то. Последнее, что я о вас знала – это что ты, мамочка, больна малярией. Галочка должна где-то устроиться на лето. Теперь вы мне напишите о всех происшествиях июня. С малярией, мамуль, ты уже верно справилась? Как работа, какие новости в госпитале? Папа пишет? Мамусь, перешли мне, если есть, его письма. Где, как Галуха проводит лето? Устроились ли как-нибудь с ее обувью? Как Московская квартира? Вы по-прежнему дружите с Гаусманами? – (привет им самый теплый). Галочка сдружилась – ли со своим новым классом? Галуха, я жду от тебя твоих милых писем или остроумных открыток, но только не забывай, что открытки может прочесть наше начальство и потому не пиши в них, что я теряю чужие книжки, – ладно? – а то мне перестанут доверять и военного имущества. Я здесь провожу зарядку с медсестрами, полит. читки с бойцами, курс ИПХО с младшими командирами – и все без достаточных пособий; так что и без мед. работы, мне забот хватает. Мамусь, пришли мне адреса Лизы и Лелечки. И еще, мамочка, твою и Галочкину карточки. Не люблю я всех здесь. И крепко я по вам соскучилась. Мне хорошо теперь только за работой. Целую крепко. Есть ли мне еще письма? – вышлите мне их. Мамочка, ответь поскорее мне, Галуха, ты тоже. Мне так много дал Свердловск, я просто ожила в этом городе, который успела полюбить, к которому успела привязаться. Мамусь! А сейчас жизнь настолько не похожа на прежнюю, что я себе и представить не могу возврата к старому. Я теперь не только чувствую, но и понимаю, что прошлое не вернется. Жаль ли его? Конечно, жаль... Я смогла повидать теперь противотанковые рвы, ЗОТы (земляные огневые точки), ДЗОТы, немецкие самолеты над головой и на земле. Последнее видеть гораздо приятнее: «Труп врага всегда хорошо пахнет». Но хотелось бы мне не видеть, но самой участвовать в бою, в атаке, хотя бы в качестве дружинницы. Сейчас мы на совершенно безопасном расстоянии от передовой линии фронта, которая отодвинулась здесь на примерно от 25 до 60–80 км. Начали работу. Ну работенка – едва продохнешь! В наших условиях приходится вести не только лечебную работу, но беспокоиться и о козлах, соломе на матрасы и подушки, табуретах и столах – их делают солдаты, да и мы тоже, etc. Мамочка! Если бы я с тобой вместе работала! Врач и старшая мед. сестра ничего не объясняют, лишь придираются – а я ведь еще ничего медицинского почти что не умею делать. Госпиталь наш я не люблю – весь целиком не люблю. Плохой коллектив, не дружный, склочный, грубый. Бог с ним. Работу люблю. Хочется многое сделать. Трудно, главным образом, потому, что я совершенно одна здесь, абсолютно. И ни к кому не тянет. Как жаль, что не попала в Армию вместе с Любушкой. Я здесь ни с кем ни слова, чтоб «не бросать слов на ветер». Пишите мне. Поймите, что сейчас я очень нуждаюсь в ваших письмах. Твой почерк, мама, и все что ты пишешь, как и ты сама, моя родная. Целую крепко-крепко тебя и Галуху. Ляля.
| |
|
05. 06. 1942 г. Мамочка, Галченок! | |
|
15. 07. 1942 г. Мамочка, будь милой, спишись через домашних с Кечкером*, не сможет ли он перевести меня в другой госпиталь? Собираемся опять ехать – нам недолго. Возможно, тронемся уже сегодня. Адрес остается прежним. Пиши мне чаще, мамочка, очень прошу тебя. Спишись также с нашим квартирантом в Москве пусть, он, побережет наши вещи, я добиваюсь пропуска, в Москву или м.б. Лизочка собирается в Москву? Кстати, они не собираются переезжать? Что Лизанька? Дай им мой адрес, а мне пришли их адреса. А папе ты сообщи мой адрес. Я ему писала, а ты протелеграфируй. (Жена Кечкера живет в Сверд. ул. Ленина, 52, корп. 3а, кв. 363. Поповой (для Бернштейн – Кечкер Раисы Абр.). Целую вас обеих. Ляля.
| |
|
25. 07. 1942 г. Мамочка, милая! Галчонок, дорогой! Вышлите мне свои карточки – я соскучилась по вам. Кто знает, не надолго ли мы расстались?! Много работаю, немного устаю, но нахожу в общении с больными большое удовлетворение и радость и не хотели бы, пожалуй, никого более и видеть в нашем инфекц. госпитале. Каждый день жду ваших писем, а получаю их один раз в 3-4 дня, а от вас получила лишь одно письмо, правда такое хорошее! Я знаю, что ты очень занята, мамочка, летаешь по г. Троицку, к вечеру устаешь до безразличия, родная, но все-таки, пиши хотя бы открытки – я сейчас в них очень нуждаюсь. Напиши Боре сейчас, пока он еще не кончил военной школы, с ним интересно переписываться. Пусть мне пишут Лизанька и Лелечка*, и вышлют свои адреса я их забыла. Жаль, что Галуха летом не отдохнула, комсомолка наша. Молодец, Галчонок! Целую вас крепко. Ляля
| |
|
05. 08. 1942 г. Мамочка, родная. Знаю, что ты волнуешься, но вряд ли я теперь смогу также часто писать, как прежде. Я повторяюсь, – я на новом месте, я в пехотной части артдивизии, санинструктор ПМП. На днях думаю перейти на батарею. Досадно до злости, – почта не пропускает подробностей и смысла проведенной нашей частью операции, и в газетах пока о нашем успехе – ни слова, а мы, – мы, выполнив с честью задачу, – уже в пути, и я не знаю, что сейчас делается на N-ском направлении фронта, но факт, мамочка, что я уже получила 3-дневное боевое крещение. Был бой и довольно ожесточенный пули, раненые, санитарная машина (и ее сумасшедшая езда), перевязки под свист мин и пуль, лежа на земле, не поднимая головы, но мое дело было гл. образом, вторичные перевязки, инъекции и перевозка раненых, однако ПМП было рядом, как и пехота. Я кончу следующим письмом, моя родная, целую Ляля.
| |
|
б/даты, август 1942 г. Мамочка! Что же это такое получается? Я с тех пор как дала тебе адрес – вообще, со времени отъезда из Свердловска получила от тебя только 2 письма. Ты тоже только 2? – значит ты понимаешь, как это тяжело переносится. Верно, письма пропадают. Я писала больше, я много писала: раз в неделю обязательно. Правда кое-где я писала и лишнее, пытаясь дать тебе понять наше местоположение и проч. … Борькины письма ко мне и мои к нему тоже пропадают. Я думаю нам всем надо писать еще чаще. Не так ли? Временами, когда выпадает свободная от работы и усталости минутка, страшно тоскую по тебе, по дому. У нас ведь теперь, где спишь там и «дом». В пути мы спали в телегах, но вечером говорили друг другу: «Пойдем домой, спать пора». Сейчас расквартированы в деревне с тараканами, мухами, клопами и вместе с тем, с молоком, творогом, яйцами, жареной картошкой. Здесь в ИГ нас кормят так однообразно, что я перешла на этот подножный деревенский корм. И трачу на это весь свой заработок. Не легкомысленно ли я себя веду, мама? Впрочем, купила и несколько весьма «ценных» вещей – тапки, кружку, перочинный нож, перешила гимнастерку – весьма несложный хоз. инвентарь. Сейчас все наше отделение ИГ заполнено больными, работы очень много. В свободное время дежурим по санпропускнику, достаем всякие вещи для усовершенствования жизни больных в палатах, собираем хвою, щавель, цветы для больных: в результате остается время лишь выспаться или «не выспаться», – когда как. Вчера днем я получила письмо от Борьки, одновременно прибыли больные: письмо я прочитала в 10 часов вечера, а пообедать вообще не успела. Сейчас несколько устаю, но довольна тем, что много работы. Если бы коллектив ИГ был хороший, если бы коллектив! Но кажется на хороших людей везет скорее тебе, мамочка. И ты ведь этого больше всех заслуживаешь! Как с этим в госпитале? Пиши чаще, родная, пиши чаще, будь хорошей. Крепко, крепко целую тебя и Галочку. Как ее веники и ваши дрова? Письма можно посылать без марок с надписью «красноарм.»; как наша комсомолочка? Как занимается, как работает в комс. орг.? Говорит ли на англ. яз.? Чистит ли зубки, чинит ли чулки? Целую вас обеих. Ляля.
| |
|
03. 08. 1942 г. Галунок! У меня к тебе две больших-больших просьбы. Первая: в большом письме опиши ваше лето и все, все дела: как с дровами, углем, печкой, водой, с питанием. А то ведь у меня для писем есть считанные минутки в часы отдыха; вторая просьба – посложнее, но при большом желании и ее можно исполнить. Достать мне что-нибудь почитать, чтобы выслать бандеролью. (Галуха, помнишь «банде-роль». Ты никак не могла понять, в чем тут юмор). Так вот Галунок, сделай мне такой подарок. Больше всего мне хотелось бы Блока и Шекспира – томики потолще. Ты получишь письмо перед началом нового школьного года. Галуха, ты у меня уже такая большая, что прямо-таки страшно. Ну, расти поскорее, и мы тогда станем с тобою дружить и всем делиться. Верно? Мало-помалу, а к старости нас с тобой не разольешь водой. Две старушоночки будут в лад трясти головенками, и ни одна без другой не станет пить чая! Умилительная картинка! Не правда ли, Галчонка? Но это все шутки, а если говорить серьезно, то я думаю, что мы когда-нибудь действительно с тобой очень сдружимся. Каково твое мнение? – напиши, Галунок. Пишут ли тебе Боровские друзья? Как сдружилась с новыми школьными подругами? Галуха, еще одна просьба: вышли мне свою и мамину карточки заказным письмом. И еще одна: пока ты Блока не вышлешь, вышли одно – два из его стихотворений: любых, на твой вкус. Что ты сейчас читаешь? Я ничего, кроме брошюрок, просто потому, что ничего больше нет. И писем нет. Почему вы не пишете? Ну, если уж это такой большой для вас труд, вышлите мне хоть старые ваши письма, там у меня в чемоданчике. Ведь надо же мне что-нибудь читать. Посадили ни за что, ни про что, на голодную диету. Черти! Ругаться буду: я научилась. Целую тебя и маму. Привет тетям, дай их адреса. Еще раз целую вас. Ляля.
| |
|
25. 10. 1942 г. Мамочка, родная! Получила твое письмо – теплое, близкое, хорошее, как и все твои письма; я узнаю их по красным конвертам, и твоему красивому твердому почерку. Пусть тебе не снятся кошмары: я жива и здорова и мне хорошо. Почта – враг наш, определенно, ты получаешь не все мои письма, да и ко мне доходит лишь часть их. Я все пытаюсь, но безуспешно, описать вам мое «сегодня». Как оно не похоже на все прошлое! Но я вошла во вкус дела и нынешних дней, меня не гнетет более одиночество и хотя все идет по-прежнему в нашем госпитале, мне стало легче. Впрочем, у нас сейчас подъем работы: подготовка самодеятельности к празднику, выпуск газет, etc. – и я увлеклась. Как ты? Так радуют твои успехи в науке! Горжусь. Пиши подробней. Целую тебя. Галинке и папе пишу отдельно, вам вскорости еще письмо. Ляля P.S. Сегодня – еще открыточка от папы, хорошая, добрая. Нравится мне как наш папка весело пишет, просто-таки весело и задорно. Как весенняя песенка. Папка наш заряжен оптимизмом на две жизни. Тебе бы его оптимизм – было бы не худо... Верно? Ты умалчиваешь, как нарочно, Галочку. Я же пишу тебе в каждом письме, спрашиваю о ней постоянно и главное: почему не пишет? Ей следует отдельное письмо. Ваш сегодняшний быт от меня скрыт. Так себе ясно представляю вас на квартире с зеленой старухой, с дымом, копотью, страшными печами, подчас холодом. Ты писала мне: мало угля, почти нет дров, как теперь? Посвети меня во все эти мелкие вопросы дня: уголь, спички, дрова, мойка пола и проч. Я хочу наглядно представить себе вашу жизнь. Кто ходит по воду? Кто печку топит? Как много ты бываешь дома? Представляю себе: ты днем не видела, верно, ваших окон. Впрочем: в тылу еще есть выходные дни. Вот это странно: здесь без выходных и праздники отмечаются ударничеством. Ты ни слова о научной работе. О том с кем видишься, как … Кто к тебе ходит? Ида Иосифовна? Розалия Григорьевна – вряд ли. Что, все ли по-прежнему в больнице? Все та же бедность, та же некультурность? Все тот же «поплавок»*? и те же столкновения? Ответь на все вопросы живо и подробно. Меня же все серьезно интересует. Крепко целую вас обеих. Ляля.
| |
|
11. 08. 1942 г. Мамочка! Вот теперь я тебе действительно долго не писала – почту ни в чем нельзя упрекнуть. Но лишь потому, что не хотелось огорчать тебя грустным тоном моих маленьких новостей. Сейчас все в порядке, почти что в порядке, во всяком случае я выздоровела, перетерпев дизентерию в легкой форме и усиленно лизолю руки, уходя из отделения. Несколько сгладились и отношения с нашим начальством. А они мне грозили многими неприятностями. В нашем отделе – новый врач – прекрасный, исключительный работник, военврач II ранга, который верно, и заставит, и научит нас работать. Ему у нас в госпитале, как и всем остальным, и здоровым, и больным людям, все очень не нравится, но он решился мужественно навести порядок в этом бестолковом учреждении. И сделает это, я думаю. Мы – сестры еще больше работаем, врач требователен, придирчив и проверяет все назначения, но и работаем мы все с охотой. Я поняла теперь, что отправилась не просто на фронт и на время, но пустилась в жизненное плавание и первая непогода вблизи берегов пока лишь с легким шквалом заставила меня подумать о шлюпке, веслах и руле управления. Авторитет хорошего работника был бы неплохой шлюпкой (специальность была бы, пожалуй, солидным судном), энергия служит веслами, а выдержка и такт – рули управления, но я еще плохо справляюсь со всем эти хозяйством. Учителей и попутчиков нет. Это всего тяжелее. Ах, мамочка! Если бы все тебе рассказать! Студенческие мои два годика на истфаке в ИФЛИ – самое счастливое и беззаботное время в моей жизни. Но я не верю в их возвращение. Университет наш, мне писали, переехал в Свердловск. Город, где я никак и ни с кем так и не смогла встретиться. Война затягивается…а моя судьба теперь крепко связана со сроками войны. Даже при ее окончании я еще год, возможно, должна буду работать медсестрой. Я не простила бы себе отлучки из Армии в такое тяжелое для страны время, но боюсь остаться недорослем, отстав на 3-4 (или более лет) от друзей и подруг. Хорошо, если это время научит меня по-настоящему работать. Но, верно ли я рассуждаю, мама? Не пора ли мне перестать думать о том, что я получу, но подумать, больше о том, как бы больше отдать делу: сил, энергии и заботы? Ты видишь, на деле я сейчас решаюсь на отказ от близкого, возможного и желанного; и впредь, – пока этого требует моя гражданская и комсомольская совесть – буду поступать также. Но здесь в ИГ мне надо ломать и гнуть себя в новой среде, в чуждой мне атмосфере. Насколько мне все здешнее чуждо, тебе даже трудно было бы представить. И насколько мне с моим характером трудно себя ломать и смирять, тебе, это верно, совершенно не понять. А мне приходится терпеть грубости, клевету, наушничество, несправедливые придирки, справедливые придирки, очень грязную работу ухода за дизентериками, много мелких материальных невзгод, которые, впрочем, переносятся мною здесь горазда легче и спокойнее, и проч. Главное же – я здесь «белая ворона». Мы по-прежнему на безопасном расстоянии от линии огня, и нет ничего героического в нашей обычной работе и обыденных делах. И все-таки я стала сейчас гораздо спокойнее и не терзаюсь так, как в Троицке, и не раскаиваюсь в том, что сделала, и каждый раз с удовольствием вспоминаю все те хитрости, к которым пришлось прибегнуть для того, чтобы мобилизоваться и все те возможности вернуться домой* от которых я тогда отказалась. Понимаешь ли ты меня? Кончаю, ибо спешу на дежурство. Сегодня я в ночь. Целую тебя очень крепко, Галуху тоже. Что ты писала Кечкеру? Судя по номеру его П.П. он не на близком от меня расстоянии. Нет ли кого из знакомых в Туле? Белеве? – влиятельных знакомых. Я больше не писала Кечкеру, – достаточно, я думаю было бы твоего письма, я ведь никогда ни с чем к нему не обращалась. Писала ли я тебе, что одновременно с желанием бежать отсюда в любое военное учреждение у меня возникло и противоположное желание: не бежать, но остаться, работать, работать, работать и побить хорошей работой дурное отношение к себе, прищемить вражду, побороться таким образом, не уступить … и уйти, чувствуя себя победительницей, с хорошей характеристикой и с чувством удовлетворения при воспоминании этого тяжелого для меня периода. Ответь мне на каждую строчку этого письма, мамочка. Ты же у меня умница-умница, и все понимаешь. Целую твои хорошие глаза и лоб. Ляля.
| |
|
12. 09. 1942 г. <Письмо от отца>Любимая Лялюшка. Из только что полученного письма мамы узнал твой новый фронтовой адрес. Получила-ли ты мое письмо и телеграммы, адресованные тебе в Свердловск? Мама пишет, что она очень скучает без тебя. Теперь уже мы ждем, когда нас в семье опять будет четверо. Мама уверена, что мы вернемся к ней одновременно; и я размечтался, – а вдруг это так и будет?! Уверен, что ты работаешь как лучшая комсомолка, с увлечением и успехом, не отвлекаясь ничем посторонним от главного и святого дела победы над фашистскими извергами. Я бы очень хотел, Лялюшка, чтобы ваша с Галкой дружбе и связь не оборвалась бы из-за разлуки. Несколько слов о себе. По карте ты найдешь немного севернее Владивостока бухту Находка, где я сейчас нахожусь. Возможно, что в скором времени я отсюда уеду, и буду находиться недалеко от Читы*. Тогда дам тебе точный адрес, а пока пиши сюда. Целую, твой папка.
| |
|
18. 08. 1942 г. Мамочка! | |
|
25. 10. 1942 г. Родная! Я так соскучилась по тебе! Так мне хочется поговорить с кем-нибудь просто! Пусть об обыденных вещах, но, понимаешь ли, просто, – не заботясь о тои, понравятся ли кому-нибудь мои слова или не понравятся. Сейчас здесь, в ИГ, каждое слово, жест и поступок надо заранее обдумывать – все может стать предметом обсуждения, в лучшем случае, круга сестер. Для меня эта обстановка странная,– но хорошая школа. Я меняюсь. Только вернувшись домой я, может быть, смогу стать прежней. Сейчас я мл. мед. сестра, которая из сил выбивается, чтобы сделать все как следует и даже лучше и постоянно боится как-нибудь оплошать: здесь ничего не прощают! Писала ли я тебе, что наш госпиталь был до сих пор на плохом счету в армии, но что у нас сменили начальство, что подкрутили дисциплину, что начался подъем работы, что мы переезжаем уже пятый раз за 4 месяца и с каждым разом, обвыкнув, устраиваемся все лучше и лучше. Теперь госпиталь выправляется. Молодой он, как и вышеописанная мед. сестра из сил выбивается, чтобы стать опытным и хорошим. Начальство отмечает, что стало чище, благоустроенней и культурней в нашем прославившемся учреждении. Приятно быть не столько наблюдателем, сколь участником этого роста. Кое-что о себе важное, хорошее – после. Милая мамочка, любимая. Пишу с ночного дежурства, подхожу к больным, поправляю постели и вновь к тебе, к письму. У нас есть одна пациентка, женщина. Она уже спит. И показалось мне сейчас, что это я тебя, родная, укутываю, устраиваю. Мне так хотелось склониться и поцеловать твой лоб, который я так люблю. Повидать бы тебя, забраться, как в детстве, к тебе на постель и все-все рассказать. Сводки! Сводки какие! Как радуют! Может, скоро конец войне и разлукам? Целую тебя и Галунка. Плохо помните – мало пишете! Ляля.
|
|
13. 11. 1942 г. Мамочка, родная! Да что ж вы меня забыли?! Ничего от вас со времени последнего октябрьского поздравительного письма ко дню моего рождения. Вы-то хоть от меня получаете что-либо? Ничего не знаю о вас. Как готовы к зиме? – дрова, уголь, картошка? Жиры есть? Что, Галинкины валенки уже совсем негодны? Легче их будет залатать, чем достать новые, а залатать их можно в артели по Советской улице, третий, как будто дом от Володарского по левой стороне – Галочка знает. Кстати: взяли ли тогда одеяла из стирки? Галинке сшили ли пальто? Я сегодняшним вечером с вами, на Пионерском дом 42. За дверьми ухом к щели подслушивающая зелёная старушенция, мы – я и Галочка, – сгрудились в уютном углу у твоей постели, ты уже разделась, готова задремать; мы обсуждаем зимние проблемы; — посмеиваемся, шутим: утром – вареный картофель, днем – размятый картофель, вечером – картофель в мундирах, а, завтра – то же в обратном порядке. Получаете ли вы сейчас питание из госпиталя? Для меня теперь нет вопроса материального обеспечения: есть паек и норма, вполне достаточные! Родная, как ты можешь мне не писать?! Я за это время прошла в ИГ небольшой путь, которому могу подвести итоги. У меня есть сейчас выписка из приказа по госпиталю, где мне, наряду с другими, выражается благодарность, как особо отличившимся медиц. работникам – это вместе с небольшим подарочным пакетиком: сорочка, пудра, мелочи туалета – подарок к октябрьским дням. Подарок также и у меня на ногах – ботинки, чуть лучшего качества и фасона, чем прежние и на мне новая гимнастерка. Это скорее за общественную работу, чем за производственную: за читки газет и беседы с больными и ранеными, за организацию вечера самодеятельности, выпуск стен. газеты (я редактор). В парт. бюро мою кандидатуру для приема в партию конечно отклонили по анкетным данным. Старая история!... Но я легко это переживу! Я все более вхожу во вкус работы; наш госпиталь на подъеме – у нас новое и очень хорошее начальство. И все-таки, мама, в свободные вечера я по-прежнему остро ощущаю свое здесь одиночество, почти абсолютное. Борис кончил военное училище, у него что-то случилось с рукой, отпала одна фаланга большого пальца, он сейчас в отпуске в Москве. Стремится в Свердловск и на фронт. Он тебе не писал более? Что мои тети? Б. привет им, написали бы: такая родня неприветливая! Папе написала по новому адресу. Мамочка перешли мне его последние письма. Пиши мне родная. Пиши и Галуха пусть пишет. Крепко, крепко, крепко целую вас. Твоя Ляля.
|
|
14. 11. 1942 г. Мамочка! Меня всерьез начинает беспокоить твое молчание. Теперь уже мне снятся жуткие сны. Ответь, родная сегодня же, а то мне кажется вечерами, что вы с Галинкой угорели и задохнулись в дыму. Я знаю, что это неправда, но вот уже третий день мне так кажется. У меня все хорошо, только я сама собою очень недовольна. Знаешь, стала я хорошо работать и комсомольской работой увлеклась – газета, выпуск боевого листа, читки, беседы с больными, подготовка вечера самодеятельности, устройство лен. уголка, – это все за что я была назначена ответственной и за что бралась охотно. Но вот мы переехали на новое место, слились с другим госпиталем, я устала и потихоньку от всего отошла. Загрустила и в отделении тоже стала работать рассеянней. Между тем, к празднику мне подарок, благодарность и при этом: «только, что же это стало с вами в последнее время?» А хочется мне в часть в медсанбат, в хирургический госпиталь. Одним я горжусь слегка: у меня была некоторая возможность уйти из ИГ в дни, когда у меня были неприятности. Я решила уйти тогда лишь, когда у меня все наладиться, т.е. я сама все налажу и добьюсь уважения к качеству моей работы. От Кечкера получила письмо, ответила, указав то, он просил меня, но от него с тех пор ни полслова. Между тем, адреса у всех изменились и я боюсь, что не смогу теперь списаться с ним. Горжусь твоими успехами на конференции в Свердловске. Ты у меня молодчина, я всегда гордилась тобой. Как наша комсомолочка? Как занимается, как работает в комс. орг-ии? Говорит ли на английском языке. Чистит ли зубки, чинит ли чулки? Целую вас обеих. Ляля.
|
|
06. 12. 1942 г. Мамочка! Галунок! Когда же вы ответите мне? Ничего я не жду сейчас с таким нетерпением, как красного конверта с обратным адресом, звучащим так родственно и приветливо: «Троицк, Челяб. обл.» Я знаю, что вы обе заняты по горло, что мало пишите и долго не отвечаете на письма Лизы и Лели, но ведь для дочки и сестры можно сделать счастливое исключение. В заслуженное наказание вам – ни слова о себе. Хотя я и могла бы вам написать о том, как... и о том что... Мне кажется, что почте уже надоел мой вопросник: как с питанием, с хлебом? Печка не дымит – ли? Есть – ли уголь и дрова? Что с обувной проблемой? Как здоровье мамы? Нога не беспокоит – ли больше? Как учеба Гали? Настроение? На все хочу ответ, подробный и живой. С кем дружит Галочка? С кем мама подружилась? Мне ничего не нужно, но если все-таки пошлете мне посылку, достаньте для меня термометр. Он мне сейчас нужен. И ваши фото, – это самое главное!
Крепко вас целую. И жду большого подробного письма. Ляля.
|
|
09. 12. 1942 г. Мамочка! Отправляю тебе письмо за письмом, открытку за открыткой. Неужели не получаешь? От тебя получила письмо полное тревоги и обиды. Родная, я пишу тебе чаще чем кому-либо. Пожалуй, тебе одной я пишу регулярно. Все у меня по прежнему. Напрасно жду ответа от Кечкера. Борис размозжил указательный палец правой руки. Кончил школу. Сейчас он в Свердловске в отпуске на 1,5 месяца из-за руки. Рука и палец страшно болят, как лечит, в чем дело, не могу разобраться из его писем. Саша пишет, он в Томске, кончает лейтенантское училище. Я отвечаю всем плохо, приходиться заставлять себя даже Борису и Саше. Почему не знаю, Скучаю. Целую вас. Ляля. P.S. Я могла бы также точно работать в любом другом городе. Где же фронт?! Все «не то»?
|
|
18. 12. 1942 г. Мама! Я пишу тебе теперь часто-часто, родная. И если ты по-прежнему ничего не получаешь, то это просто злые козни почты, поверь, сегодня получила письмо от папы от 25.11. – оно шло около месяца. Письмо хорошее, но только о себе он почти не пишет. Ты переслала ли ему письмо о Галухе? Пошли ему еще какие-нибудь мои письма: почему-то он ничего не получает отсюда. А для меня это его письмо – второе. У меня все по-прежнему, только работы стало больше, устала; и знаешь, как в последние предотъездные дни в Троицке, невтерпеж мне здесь. Я должна быть в другом месте... А пишу я теперь мало и редко, с трудом нахожу время, настроение и слова для всех; даже для Бориса. И только тебе я пишу чаще всех – но кажется, все летит в бездонный почтовый ящик. Как вода в бочку Данаид. Верно, ты плохо ждешь моих писем. А то бы они нашли к тебе тропинку. Прости упрек, мама. Но как-то мне сегодня особенно одиноко и тяжело. Пиши же. Посылки мне не нужно. Лучше папе. Целую вас крепко. Ляля. P.S. Здесь оттепель, как весна разливная. Я совершенно пропадаю в своих полуботиночках, замышляю сшить себе сапоги из плащ-палатки, но несколько не хватает денег. Если есть лишние, вышли – 200 или 300 р., но не более, мамочка! Если же это трудно, то не присылай, не нужно, т.к. сапоги в конце концов не обязательны, если есть ботинки. Как у вас с обувью и какое пальто носит Галочка? Ей сшили ли из одеяла? Родная, пиши чаще. Хотя бы открытки. От папы письма регулярны, часты, бодры. Целую вас. Ляля. P.S. настроение у меня все-таки сейчас неважное, т.к. не знаю, что ждет меня – отправят ли в часть на передовую, нет ли? Мы – песчинки… Ляля.
|
|
28. 12. 1942 г. Мамочка, Галуха! Поздравляю вас с новым Годом! Который, увы, будем праздновать разно. Помните встречу 1942 г.? мне сейчас приятно припомнить как мы суетились на пути из госпиталя, бани, дома, в театр и к Иде Иосифовне, чтобы в заключение подняв торжественно пустые руки, сказать «дзынь!» и затем: «выпьем за победу и смерть Гитлера!» Кто не провозглашает в этот час такой же тост?! Это первая встреча Нового Года разно с вами; здесь в ИГ будут наверное все атрибуты Новогодья, но что мне в том? Напишите мне 1. 01. 43 г. (не позже) как встретили, где, купили – ли гуся, это вам мой новогодний подарок. Я выслала вам 1000 р. – все что удалось скопить за время моей военной службы. Я специально их собирала, но писала тебе, что трачу. Что можно у вас купить на 200 р.? Мамочка, если б ты могла что-нибудь хорошее достать от моего имени Галунку и себе. Я пишу теперь часто, не могу понять проделок почты. Напиши, родная адрес твоего госпиталя и кому можно там адресовать письмо для тебя. От папы у меня 2 письма. Пишите. Крепко целую Ляля.
|
