|
|
Здравый смысл. Осень 2002 № 4 (25). С. 45–46
Я прочитал книгу А.И. Солженицына с жадностью, хотя её название «200 лет вместе» и настраивало меня на некоторую осторожность: в многонациональном государстве подразумевается интеграция народов и культур, а не их соседство. Но, читая книгу, я многое увидел в ином свете.
Евреи попали в Россию не в силу каких-либо естественных демографических причин, не по своей воле и не по желанию российских властей. Просто они оказались в России при разделе Польши, как некое «бесплатное приложение». И Россия столкнулась с необходимостью уживаться с народом чуждым, непонятным, упорным в своей вере и традициях. Самое, с моей точки зрения, главное в этой проблеме – то, что Россия (хотя и являлась многонациональной и многоконфессиональной империей) была по своему менталитету и даже официально заявляемым позициям православным государством, где религия не была отделена от государства и вместе с самодержавием составляла основу устройства и идеологии страны. Права и ограничения определялись не расой, а вероисповеданием. Евреи же вообще исходно не вписывались в государственное устройство России – ни по религии, ни по традициям, ни по общественному укладу. И поэтому государственные мужи ломали головы над тем, как дать им хоть какие-то возможности для существования, не нарушая общих привычных устоев, «не отступаясь от принципов». Екатерина II, при которой евреи оказались в России, будучи поклонницей французских просветителей, поначалу решила уравнять их с другими своими поданными, но окружение вскоре её «отрезвило» и она ограничилась разрешением евреям селиться помимо исходных районов, перешедших от Польши, в западных областях России – в Белоруссии, в части Украины и Новороссии, – т.е. в пределах, образовавших впоследствии так называемую черту оседлости. Эта черта рассматривалась государством не как ограничительная мера, а скорее как серьёзная привилегия иноверцам, ранее вообще не имевших права жить в России. Конечно, Екатерина II одновременно решала и проблему экономического (и, как оказалось, культурного) освоения новых российских владений. Дальнейшие нововведения – такие как позволение торговли в разных областях России и мелкого ремесленничества – также рассматривались как расширение возможностей евреев, а не как запрет на другие профессии. К тому же постоянным мотивом российского «трудового законодательства» являлось стремление препятствовать евреям заниматься винокурением, торговлей спиртным и разными формами ростовщичества среди крестьян. Я не буду рассматривать здесь обвинения евреев в «спаивании крестьян» – о том ряд резких выступлений в «Общей газете» и в соседней статье Л.Н. Фонталина. Беру лишь как факт стремление правительства запретить эти виды деятельности евреям.
И вот следует цепь мероприятий в экономическом и правовом положении евреев – от Екатерины II, Александра I, Николая I к Александру II – детально рассмотренных А.И. Солженицыным. (Пока остановлюсь на этом отрезке истории.) Мероприятий то либеральных, как при Александре I, то солдафонских, как при Николае I (видевшем решение проблемы в широкой и длительной солдатской службе евреев, что должно было таким образом приобщать их к российской жизни), то – в эпоху великих реформ Александра II – фундаментально-либеральных, ведущих в перспективе к равноправию евреев в российском обществе. Все эти попытки решения еврейской проблемы делались, увы, в ограничительных правовых рамках, в частности при сохранении черты оседлости и множестве запретов, в том числе и на занятие государственных постов.
А.И. Солженицын – большой писатель, он глубоко вживается в характеры и проблемы своих героев, российских государственных мужей, интересно и детально объясняет логику принимаемых ими решений, и, соответственно, – логику создаваемого ими законодательства. В этом, на мой взгляд (или для меня) – главная ценность книги. Развитие законодательства – с точки зрения здравого смысла ограничительного и дискриминационного – предстаёт здесь в своей исторической закономерности как увиденная изнутри логика российской государственности.
Судить о ней, этой логике, с позиций справедливости – т.е. позиций гражданского общества и прав человека – это значит подходить к историческим событиям с высоты сегодняшнего дня, что вряд ли обосновано.
Но Солженицын – явление особого масштаба. И читатель вправе ждать от него – да и заглавие его труда это обещает – психологического и морального встраивания в жизнь не только коренного, но и «проблематичного» народа. Ведь книга о двух веках вместе, – а значит должна показать и то, как новые отношения входили в жизнь самого еврейского общества, должна раскрывать ту логику, которая столь же неизбежно управляла им.
Особенно важно и интересно, как в 60–70 годы XIX века произошло взрывообразное возникновение русско-еврейской интеллигенции, т.е. еврейской интеллигенции, живущей и работающей в русской культуре. Ясно, что эпоха великих реформ способствовала этому явлению, но каковы внутренние – психологические и традиционные мотивы его? Откуда в еврейской среде того времени эта страсть к учёбе и знаниям, высший престиж образования и учёности? Откуда тяга в революцию, одержимость идеей справедливого переустройства общества?
В книге нет ответа на эти вопросы. «Энергичный, активный, спаянный народ» – повторяющийся в книге мотив – это только одна и отнюдь не определяющая причина светски-духовного взрыва в еврейском обществе в 70-е годы XIX столетия.
Именно из 70-х годов идут «традиционные» еврейские профессии – врачей (в частности стоматологов) и адвокатов, т.е. занятия сословий, где наиболее далеко продвинулись гражданские реформы.
И тем болезненней отразился на правосознании и положении еврейской интеллигенции правовой и национально-правовой откат от эпохи реформ, наступивший в 80-е годы. Если решение национальной проблемы в эпоху реформ двигалось к равноправию, то в 80-е годы – при Александре III, а затем и при Николае II – оно резко пошло вспять, в сторону фактической ликвидации уже достигнутого в законодательстве, путём всевозможных частных запретов, ограничений и временных мер (что особенно ярко видно в области судебной реформы).
Самым тяжёлым и унизительным для еврейской молодёжи, стремящейся к образованию, была введенная в 80-е годы процентная норма, ограничивающая поступление евреев в гимназии, университеты и почти во все высшие учебные заведения. Процентная норма вместе с чертой оседлости – наиболее демонстративные ограничительные меры, бьющие по самым чувствительным местам в менталитете еврейского сообщества и возмущающие чувство справедливости не только евреев, уже ко многому привыкших, но и либеральной (т.е. держащейся простых понятий справедливости и равноправия) русской интеллигенции.
И, хотя в этот период еврейское население правдами и неправдами (взятками, псевдокрещением, использованием любых прорех в законах) обходило и черту оседлости и процентную норму, её отношение к правительству и государству от этого не улучшалось. Возник постоянный и всё расширяющийся поток «в революцию», поток, движимый далеко не только национальными интересами, но слившийся с российским революционным движением – от народников до социал-демократов. И не случайно первым же актом Февральской революции была отмена черты оседлости и процентной нормы.
Логикой же российского самодержавия и правительства в этот период была боязнь революционного движения и диктуемые ею целенаправленные антиеврейские меры во всех областях политической и экономической жизни. Во всяком случае, Солженицын, подробно анализируя эту логику, стремится показать, что в её основе лежит именно страх революции, а не антисемитизм как таковой.
И даже в преступном бездействии верховной власти во время Кишеневского, Киевского и Одесского погромов автор видит исключительно нерешительность, медлительность и нерасторопность правительства, но не его прямое участие в осуществлении этих акций, как это расценивали либеральная пресса и общественное мнение. Вообще к журналистской прессе – российской и иностранной – у Солженицына раздражённо-отрицательное отношение, как к «жёлтой», стремящейся раздуть и без того тяжёлые результаты погромов в угоду «модным» антисамодержавным настроениям.
В этом разделе книги автор неоднократно придирчиво выступает против либеральных реакций в России и заграницей на известия о погромах и других антисемитских актах (например, о деле Бейлиса) как неоправданных, преувеличенных и по числу и по характеру жертв; упорно оспаривает всеобщую убеждённость в дурной роли высшей власти в этих событиях. И здесь автор остаётся верен своей задаче – понять и объяснить логику и мотивацию властей как верные или неверные, но государственные, а не просто ксенофобские. Так это или не так – судить профессионалам и историкам, а в книге чётко сформулирована позиция автора.
Резюмируя своё впечатление о книге, скажу, что она даёт глубокий аналитический обзор первых 120 лет жизни евреев в России, описывает уникальную эволюцию российского законодательства и его последствий, и самое главное – мотивацию действий обеих сторон участников отношений, правда в основном русских государственных деятелей.
Книга глубока и интересна, независимо от отношения того или иного читателя к симпатиям или антипатиям автора в анализе конкретных событий.