Ляля – студентка истфака 1 курса ИФЛИ МГУ, 1939 г., Москва
(После ареста и приговора отцу)
Часть II. Письма 1943 г.
Елена Дейчман. Сто писем с фронта • ЧАСТЬ II. ПИСЬМА 1943 г. • К оглавлению • Гостевая
|
Ляля – студентка истфака 1 курса ИФЛИ МГУ, 1939 г., Москва Часть II. Письма 1943 г. |
|
04. 01. 1943 г. Галинка! Век целый нет писем от тебя! Я возмущена и обещаю, если не получу подряд 10 писем – больших, настоящих «твоих» – брошу тебе писать. Слышишь, Галунок? Ничего не знаю о тебе. Как учишься? Как хозяйничаешь? С кем дружишь? Пишут ли Люда и друзья? Я вас все представляю на старой квартире с неизменной зеленой старушонкой, подслушивающей у дверей, зеленой водой, зелеными дровами и нашим позеленевшим углем. Как теперь с дровами, углем, спичками, салом? Как встретили Новый Год? Когда получили мое письмо и мой подарок к Новогодью – 1000 р. на гуся и прочее? Как мама себя чувствует, много ли работает? Ответь мне, Галунок, все подробно, и опиши Новогодье. Большой привет семейству Гаусман. Целую Галуху, Ляля.
|
|
20. 01.1943 г. Галуха! | |
|
10. 02. 1943 г. Мамочка, сегодня снова от папы открытка. Так приятна установившаяся связь. Он от меня получил, кроме последней телеграммы, одну открытку, а теперь, думаю, будет получать вестки чаще. Меня радует бодрый тон его писем. «Мне пора бы на покой, да характер не такой», – так он писал, и в этом весь папка. Если уж пересылаешь ему мои письма, то перешли мне папины. Хоть одно, где он пишет о себе подробнее. Я очень смутно представляю себе его жизнь. О всяких чудесных возможностях его освобождения лучше и не думать, если мы не можем помочь их осуществлению. Теперь несколько слов о Галочке. Пусть это будет между нами. Прошло около года с тех пор, как я уехала из дому. Она мне почти не пишет, ты о ней пишешь вскользь. Посвяти ей одно письмо и расскажи мне, как она изменилась. Как выглядит? Как ее силенки, как с запоминанием стихов песни о Гайявате? Что она читает сейчас? Напиши мне, напиши, какая она стала, Галочка? Как бы мы с ней не ссорились, иногда раньше, что бы ни говорили друг другу, а я ее просто очень люблю. А сейчас вспоминаются лучшие минуты. Скажи ей все это. Немножечко о себе. Да все по-старому, правда работаем сейчас с большим подъемом, а больных для точности: сегодня мало. Все у меня хорошо, если не считать лишь того, что мне до смерти хочется отсюда (из ИГ) убраться. А почему? Да потому что вот-вот начнется наступление на нашем участке фронта. Неужели и здесь, на фронте, я останусь в стороне от участия в непосредственных военных действиях?! И потому еще, что я не люблю коллектив нашего госпиталя. Все те же причины, те же стремления. На днях отправила тебе секретный ответ на твое последнее письмо, где ты спрашиваешь меня о некоторых вопросах моей «личной» жизни, которой у меня нет. Получила ли? Жду ответа, и более частых писем. Целую крепко. Ляля.
| |
|
12. 02. 1943 г. Здравствуйте, мои дорогие! На днях отослала большущее письмище и перед тем секретку, а это пишу, чтобы побудить вас всех писать мне чаще и вспоминать меня больше. К письму мне сейчас добавить, пожалуй, нечего. Что у вас? Главное – что папа пишет? Как твое самочувствие, мама? Ты устаешь, как прежде или немного разгрузилась? Ты и не пишешь видимо от усталости, но я потребую самого срочного, точного и подробного ответа на все вопросы моего письмища. Иначе – рассержусь. Вспоминаю вас, тебя, мама, в коричневой кофточке, похудевшую со сдержанным оживлением в лице и жестах за госпитальной кафедрой. Галуху в школе в день моего отъезда в Армию. Мне она не пишет... Крепко, крепко целую. Ляля
| |
|
20. 02. 1943 г. Мамочка! Я теперь часто получаю твои письма и они – теплее и ближе. Я больше не буду писать тебе сердитых открыток. Ты спрашиваешь, не могу ли я устроиться в хирургическом госпитале? Во всяком случае, это очень трудно. Еще труднее попасть в часть, действующую на передовой. Я мало пишу о себе? Сейчас мы расположены в деревушке, живем по избам, по преимуществу группами: сестры, санитарки, повозочные, etc. Я – одна. «Дома» – только спим. В отделение перенесено все время: там же пишем письма, в конце дежурства немного читаем, увы, очень мало. Работы очень много. Больных туляремией – перегрузка. Два-три «дня свободных коек» и вновь наплыв. Меня утомляет не столько сама работа, сколько ночи без сна, через сутки, в свободный же день надо приходить еще на 4-6 часов «поддежуривать», ибо одна медсестра не справляется со всей работой. Это все было бы ничего. Плохо то, что не остается времени для агитационной и редакторской работы, за которую я отвечаю, за которую меня раньше хвалили, а теперь ругают. Плохо еще и то, что я не лажу с нач. нашего отделения – молодая женщина, врач, хороший работник и тяжелый человек. Работы инфекционного и, я думаю, терапевтического отделения мною усвоены. Теоретическая подготовка страдает – опять-таки потому что нет времени, да и литературы тоже. Впрочем, когда у меня есть художественная литература или, как сейчас, изумительный том «Истории архитектуры» Шуази в «Вестнике искусств» – это старинный с научными статьями и прекрасными иллюстрациями том – я уже не тянусь к медицинским книгам и все откладываю их в сторону. Как-никак, а литература, история и область искусств мне гораздо ближе и родней. Представь себе – у меня крохи времени, минутки, получасики, а я стала конспектировать этот томище в 10 кг весу. Крепко целую мою милую маму и Галочку. Ты тоже не пишешь о себе. Напиши. Галочкино письмо еще не получила. А как жду! Целую Ляля.
| |
|
б/даты, март 1943 г. Здравствуй Галунок! Не знаю с чего начинать тебе письмо, – так давно не писали друг другу. Я пишу вам обеим одновременно и поэтому не всегда обращалась к тебе отдельно. А ты кому пишешь, рассчитывая, что я получу предназначенные мне несколько словечек внимания?!. Вопросительный знак говорит здесь о полнейшем недоумении, восклицательный – о сильнейшем возмущении, а точка – точка говорит: «давай-ка кончим рядиться да разбираться, и начнем писать друг другу»! Побалуем друг дружку лаской и воспоминанием. Сейчас вспоминается только хорошее. Верно? А почему, Галунок..? – но хватит, хватит. Папа мне однажды прислал то же признание, но теперь он получает мои первые письма. А ты кому пишешь? У меня к тебе миллион вопросов, а цветок на открытке съел четверть места на ней. Ну, до следующей вестки. Целую крепко в лобик. Ляля. Галунек! Я получила твое милое письмецо. И в 6 ч. 15 марта думала о тебе, сдерживая обещание. А ты в этот день и час вспоминала – ли меня? В этот час я начинаю мерить больным температуру. Я положила рядом с температурным, чистый листок бумаги, чтоб написать тебе, но не успела кончить, ибо в 6.30 я начинаю раздачу лекарств, а в 7 ч. – ужин (до 9), а с 9 до 10 ч. я делаю больным компрессы и перевязки, а в 10 часов – отбой и надо топить печь, пилить дрова, а в 11 ч., а в 12... а в 1 ч., а в 2 ч. ... Но все-таки я вкладываю сюда тот листок. Я вспоминала еще много другого и бывшего – как я встретилась с тобой в Боровом, и как ты пела и пела мне на веранде, теплой, роскошной ночью и как в березовой рощице двигались танцующие карлики и карлицы, а потом они сидели на берегу с цепью в руках у лодки – ну точь-в-точь Бабы Яги из пушкинских сказок: и как мы ехали с тобой домой к маме, как делили кусочек сыра, как ты смешила меня, говоря, что в запасе у нас еще есть мамина толстая знакомая, как бишь ее звали? И как мы прощались перед моим отъездом в Армию и ты сжала мне руку до боли: «Не подведи, Лялюшка». Галунек, а о чем ты вспоминала в этот день и час? Большой привет твоим преподавателям англ. языка. Ляля. P.S. Напиши, с кем ты дружишь? Как встретили Новый Год? Что кисеты? Какая у тебя работа по пионерской линии? Чем вы в школе и ты сама помогаешь фронту? О себе я напишу подробнее, когда получу ответ от тебя. Целую крепко Галуху, маму. Ляля.
| |
|
б/даты, март 1943 г. Дорогие мои! Сегодня – чудесный, солнечный с бликами весенний свежий день, снег и светило – мой свет, слепящий глаза и наполняющий душу (чем, бишь, наполняющий? – конечно радостью!) А впрочем, тут ни светило и ни снег не виноваты. А кто же виновник? – подполковник. Он мне пообещал, только что, для точности: час назад – я вижу мама улыбается, читая такое малообещающее начало – но учти, родная, обещал подполковник – звание – это первое положение, второе – это человек, внимательность, чуткость и память которого прославились по всему сан. отделу Армии. А что он мне пообещал – догадайтесь сами. Час назад вы могли бы слышать, будь вы здесь, громкий, не по уставу, ликующий возглас: «Спасибо, тов. подполковник!» В худшем случае и на длиннейший срок – меня переведут в феврале, предположительно в хирургич. госпиталь, т.е. ближе к передовой. Это и наиболее вероятный случай, к сожалению. Как я не люблю, не люблю, здесь все и вся! Кончаю, до вечера, (пара извинений), но я пишу на дежурстве и вот пришел мой врач. «Была бы радостней любовь, разлука будет без печали». День был, он кончился, к великому моему изумлению, как все дни. Сейчас ночь, и палаты, и я. Передо мной – папки историй болезней, в которых надо проставить t, прочертить t кривые, подшить результаты анализов. Рядом со мной вторгнувшаяся в дежурке за неимением, ни лучшего, ни какого-либо другого места постель капитана, нач-ка разведки. Время от времени с этой постели раздается спокойный голос: «Разведчик Иванов, доложите обстановку! Танки противника! усилить наблюдение! По углу большого леса, 0,10, огонь!» Бредящие – бредят только войной. Сейчас большинство из них – выздоравливающие. Легче работается. По расписанию мы работаем 36 часов из 48, фактически больше, но спим мы теперь «дома» и обычно успеваем пообедать, да и напряжение в работе уже не то. А было время, поверь, что и на письмо не было ни минутки. Целую, Ляля.
| |
|
19. 03. 1943 г. Мамочка, родная моя! Как давно я не писала тебе. Прости – не могла. Ты поймешь меня, мама. Мне и сейчас начать очень трудно, а промолчать нельзя. Я очень не хорошо поступила, мама: я ушла с поста, – понимаешь? – ночью ушла с дежурства домой на минуточку – взять бумаги для писем и хлеба. «Дом» в 3-х минутах от отделения, «тяжелых» больных не было, я предупредила санитарку, – все это отняло бы у меня не более 10 минут. Так или иначе я не должна была этого делать. Меня остановил дежурный по части, утром он доложил нач. госпиталя, всем это стало известно: днем только об этом и говорили. Я ожидала ареста, гауптвахты, трибунала, выговора по комсомольской линии! – мама, я думала, что с ума сойду, не переживу. Меня вызвали к себе нач. госпиталя, замполит, нач. отд., ст. сестра. Я так разнервничалась и к этому еще присоединились признаки авитаминоза «C» – заболели, вспухли десны, рот кровоточил, была сильная утомляемость – по работе все пошло как нельзя хуже. Я перестала читать больным газеты, забросила редакторскую деятельность, остыла к самодеятельности. На собраниях я у всех на устах. Я перестала писать письма – что бы я написала тебе? Лишь последние дни я взяла себя в руки. Все это случилось около месяца тому назад и продлилось вплоть до последних дней. Еще раз с грустью я убедилась в том, что в госпитале я абсолютно одинока. Папа в это время мне так часто писал: я получала его письма но не могла сдержать слезы, и я ему не отвечала. Теперь я написала ему все. Тебе и ему. Пожалуйста, не делись ни с кем содержанием этого письма – я ни перед кем не обязана отчитываться и ты тоже. На двадцатом году жизни, расставшись с домом и друзьями, я убедилась, что самые и лучшие мои друзья – ты и папа.
| |
|
Мамочка! 22/III. 43 Это письмо станет отчетом за последний месяц. Я получила вчера 2 письма, где ты пишешь о квартирных делах в Москве. Я написала в домоуправление заявление с просьбой закрепить за мной мою комнату, перенести туда все наши вещи и «обеспечить их сохранность». К этому было приложено отношение от нач. госпиталя в райисполком и копия его в домоуправление с просьбой (в требовательном тоне) закрепить за мной как военнослужащей – сержантом м/с Действующей Армии комнату и сохранить в ней все наши вещи; обещано было ежемесячно высылать квартплату. Эти бумаги пошли с оказией в Москву причем посланец – фотограф газеты «Боевой Призыв» – соседней газеты, – по просьбе заместителя главного редактора газеты обещал лично похлопотать об удовлетворении наших с тобой квартирных чаяний. В свою очередь ты, мама, напиши им, ссылаясь на мою службу, а так же на тот факт,, что после войны я опять буду учиться в МГУ, студенткой которого я числюсь. Что еще можно сделать в этом отношении? От папы я сегодня получила хорошее письмо, – он описал в нем свой свободный день, и я чуть-чуть представила себе его житье-бытье. А ваш быт от меня скрыт полностью. От галочки получила первое за несколько месяцев письмецо, милое и нежное, – отвечаю ей. От Бориса и Саши писем нет ок. м-ца. Оба написали в последний раз с дороги на передовые, оба направлены на юг. А юг – это не запад. Так это меня волнует… Как только я получу адрес Бори, я напишу тебе. Подумай, он теперь на передовой. Мне бы хотелось, мама, чтобы ты написала ему хорошее теплое письмецо. Ты знаешь, – я писала, – как до войны мы с ним нелепо ссорились.
| |
|
23/III. 43 Родная, твои письма – еще не форма беседы. Ты не отвечаешь на мои «запросы души». Ты мне пишешь, но не отвечаешь на мои письма. Я так и не знаю, какие ты из них получаешь и как принимаешь. Представь себе, что двое беседуют, и у одного из них все думы и чувства на устах, а у другого лицо в тени, а губы сжаты. Так сейчас мы с тобой. Я упоминала вскользь соседнюю часть – редакцию арм. газеты «Боевой Призыв». Визиты туда и оттуда, приятельство с милой соседкой* – моя большая радость последних дней. Это обмен мнениями, книгами, шутками, двумя-тремя некрепкими словами, воспоминаниями, рассказами о знакомых, литерат. новинками (фронтовые стихи и песни), а так же обмен бумагой со стороны новых друзей на медикаменты от нас. Я разучилась и вновь учусь – не улыбайся – говорить. А в беседе сколько чары! Читаю сейчас «Фальшивомонетчиков» А. Жида и сборник статей И. Эренбурга. Первое производит большое впечатление. Люблю ходить в эту редакцию, мама. Все там, начиная с замест. главного редактора – говорят: «приходите к нам, Леночка, какая вы м/сестра!» и кончая шофером, т.н. «Кончиком» – встречают меня, как свою, по давнему, по доброму.
| |
|
23/III вечером. Как мне хочется, как мне хочется уйти из инфекц. госпиталя! Но здесь или в другом месте, а я хочу и буду много работать! Сегодня выпускаю стенную газету. Заголовок – чудо! – нарисовал художник из «соседней части». Я снималась сегодня, и на днях будет готова фотография, которую я, разумеется, тебе вышлю. В нашем отделении ИГ – побелили, я понарисовала туда цветов на занавески и стены, вчера мы провели панель по стене – стало чисто, светло, уютно, а был амбар. Больных сейчас мало… Эпидемия туляремией ликвидируется. Мама, скажи, ты по-прежнему 2 раза в неделю ходишь пешком в Троицкую гор. больницу, там – ли все та же Розалия Григорьевна? По-прежнему – ли дружны вы с Гаусманами? Большой им привет (хорошему человеку Иде Иосифовне) по-прежнему – ли они бедствуют? Почему ты так скромничаешь в госпиталях, – ведь никто сам не предложит тебе ни угля, ни дров. Папа из Сибири уже пишет о весне. А у вас? В чем проходила Галуха, сшили ли ей пальто из одеял? Очень прошу – не только пиши, но и отвечай на мои вопросы. Целую вас. Ляля. | |
|
24. 03. 1943 г. Мамочка, вот и фото готово. Такой и выгляжу здесь откормленной, как гусь к пасхе. Сегодня замечательный во всех отношениях весенний день. Но вся наша зима смахивала на кокетничавшую с осенью весну-проказницу. Морозов не было. Оттепель сменялась ветрами, как улыбка солнышка гримасою туч, как мои мокрые ботинки сухими... Вот и письмо от тебя прочту и кстати отвечу. Какое оно грустное! О московских квартирных делах. Я писала тебе, что отправила заявление в домоуправление и отношение в райисполком от нач. госпиталя. Не знаю, что выйдет из этого. Что у вас украли, мама? Только одну корзину? Твои вещички целы? Пальто, одеяла целы? Не огорчайся всеми этими матер. потерями. Гораздо хуже то, что затягивается решение папиного вопроса. Может быть мне написать еще куда-нибудь? У меня сразу испортилось настроение. Мне бы хотелось быть сейчас с тобой рядом. Когда мы вновь будем вместе делить печали и радости? Не нервничай, родная. Почему госпиталь ничем не поможет тебе? Как в отношении работы? – ты давно не пишешь. Боюсь, что Лиза и Гр. Ром. никуда не поедут. А где сейчас Гриша? Целую и обнимаю милую, родную, любимую мамочку. Получили ли мою телеграмму? Пиши о Галинке. Пусть и она сама пишет. Целую. Ляля |
|
б/даты, апрель 1943 г. Мамочка! Получила сегодня впервые на новом месте сразу 6 писем, пересланные мне из госпиталя. Среди них, написанная вдоль и поперек, твоя открыточка от 7.06.43. Отвечаю на все вопросы. Во-первых, победа! Победа! Мне удалось наконец вырваться из И.Г! Но это и поражение – я не справилась с условиями работы и жизни в том коллективе; т.е. дело не столько в работе, которая была не так уж и тяжела и не в условиях, которые были роскошными и намного лучшими теперешних моих и главное, будущих, но в сложившихся прескверно отношениях, а главное в желаниях моих быть ближе «к делу», т.е. к линии фронта. Этого желания было бы достаточно, чтобы уйти и из лучшего, даже идеального госпиталя и коллектива, но, видишь ли, мне хотелось сначала побороть сложившуюся невыгодно и нехорошо для меня, обстановку работы, а потом, (все-таки, и обязательно) уйти в строевую часть, чтобы быть ближе «к делу». Ты понимаешь меня? И потому уход сейчас, когда эта обстановка не была мною изменена – есть и поражение. И все-таки я поступила правильно, т.к. могла, кажется, еще долго биться, как рыба об лед, и ничего не добиться, находясь в нашем инфекц. госпитале, где и работа и люди, и все уже меня отвращало. А главное – потому правильно, что скоро, верно, начнутся бои – не сидеть же мне в тылу Действующей Армии! Жаль только, что не смогла сразу попасть в пехоту, артиллерия это уже на 2–3 км., дальше от передовой линии фронта. Хочется мне дать тебе знать, где я, а ты достань подробную карту. Область та же, та же армия. Я в км 50-60 от прежнего моего места. Сейчас заняли новые позиции. Вчера весь день рыли блиндажи и землянки, а вечерком я искупалась в речушке – мы на бережку – чудно! P.S. Одно лишь обстоятельство моего отъезда из ИГ огорчает меня: это то, что я теперь несколько месяцев не смогу попасть в город или деревню, не смогу, следовательно, отправить посылку папе и достать продуктов для папы. В одной деревне (где я была недавно) я за некоторые подарки сговорилась с работниками почты в том, что они мне отправят посылку (они сейчас запрещены), хотела собрать деньжат и отпроситься на день в город за салом и чем-либо др., ведь я не получаю ничего кроме сухого пайка, а довольствуюсь с «котла». Теперь же этого сделать уже не смогу. Деньги, которые я собрала на сапоги – 1000 р., я как только узнала, что м.б. буду отправлена в часть, решила уже не тратить, ибо в частях всем девушкам дают сапоги. Пока у меня сапог нет, но будут новые или их м.б. сошьют из № 40. Итак 1000 р. с лишним у меня есть, я еще подожду немного, – есть у меня проект – (башенка на песочке) – как отправить папе посылку: если же не смогу, вышлю деньги тебе, чтобы ты расплатилась с долгами. Пока для меня – вернее для посылки папе – денег не ищи. Неприятно мне, что у тебя долги. Ты продаешь вещички? Старайся не продавать, но если уж хочешь продать что-нибудь, так возьмись за мои – замшевые туфли, платья, юбку – все, кроме пальто – когда я их буду носить?! Только туфельки в последнюю очередь, ладно? Мамочка, так мне хочется тебя повидать. Будь ты в Москве я бы могла, пока все тихо, съездить туда, ибо из нашей части туда наезжают частенько. Просто навестить Москву – командир полка разрешил – он душка, знает, что ты там, – но я сочла легкомысленным сейчас об этом просить – в следующий раз нужно будет, а уж не пустят. Видишь, мама, какая я стала рассудительная, «подывись» – как говорит наш начальник штаба. Какая Галуська молодчина! Круглая отличница? Вот это я понимаю! Горжусь сестренкой! А что отличница мне не пишет, загордилась? Напиши Галунок! Я уж так старалась, хотела написать такое письмо, на которое не ответить просто грешно, такое же, как то, на которое накануне получила от тебя чудесный ответ, потела, писала, сочиняла и отправила – да видно не получилось, как хотела – ответа пока еще нет, верно, такое вышло, что на него можно и не ответить. Ладно же, коли так. Совсем писать перестану. Я первый раз отправляю письмо треугольником – нет конвертов. И исписала со всех сторон. Ну не беда, итак не все уместилось. Рада, мамочка, что ты у меня такая докладчица. Я же теперь совсем без книг живу. Целую вас обеих. Ляля.
|
|
06. 04. 1943 г. Мамочка! Еще не приехал отправленный в Москву из редакции фотограф и потому я не знаю, что он там в Москве сделал, и как обстоят наши квартирные дела. Думается мне, что вряд ли посторонний мне человек станет особенно хлопотать и добиваться. Но, во всяком случае, он, по меньшей мере, опустит в почтовый ящик наши бумаги, и они дошли скорее, нежели дошли бы отправленные почтой. Лизанька писала мне, что скоро едет в Москву – это первое письмо от нее. Немного о моих здешних делах. Ты права, я мала писала тебе о своей работе, и ты вряд ли представляешь себе мое теперешнее житье. Сейчас я твердо решила уйти из инфекц. госпиталя в любую воинскую часть, а далее добиваться отправки на передовую. Ты же знаешь, не затем я занималась на мед. курсах и обивала пороги Троицкого военкомата, чтобы работать в И.Г., в Свердловске, – едва ли не в тылу. Мои многие просьбы и рапорты об отправке в Действующую Армию надоели нач. нашего госпиталя. Он сказал мне вчера после получения очередного рапорта, что если я так упряма и безрассудна, то что же, он более не будет препятствовать и отправит меня – но только это будет не на передовую, а в распоряжение Армейского Cанотдела, откуда я попаду в резерв или на первое попавшееся вакантное место, а это может быть, автобат, мех. мастерская – что угодно! Все-таки я решила уехать и тут же снова подала рапорт, а начальник обещал мне пустить его в ход. Надо сказать, что в течении этого года я убедилась, что медика из меня не выйдет – гораздо удачнее и с большим желанием я занимаюсь общественной работой, организацией самодеятельности, газетой и агитац. работой – читками газет и беседами с больными и ранеными и т.д. Свободное время – минутки и получасики – я отдавала книгам, которые с трудом, но доставала по деревням и в городе, но отнюдь не повышению своей мед. квалификации. Мне бы надо было в 1942 г. отправиться в Действующую Армию как – то иначе (не мед. работником), но этот способ тогда в г. Троицке был всего легче. Здесь весна разливная. Я совершенно пропадаю в своих полуботинках, замышляю сшить себе из плащ-палатки сапоги, но несколько не хватает денег. Если есть лишние, вышли – 200 или 300 р., не более! Если же это трудно, то не нужно, т.к. сапоги в конце концов не обязательны, если есть ботинки. Как у вас с обувью и какое пальто носит Галочка? Ей сшили – ли из одеяла? Родная, пиши чаще. Хотя бы открытки. От папы письма регулярны, часты, бодры. P. S. настроение у меня все-таки сейчас неважное, т.к. не знаю, что ждет меня впереди – отправят ли на передовую, нет ли? Мы – песчинки… Целую вас. Ляля.
|
|
22. 04. 1943 г. Галунок! Когда я получаю твои письма – все тотчас угадывают, что они от тебя. Так как я не могу сдержать до неприличия громкого смеха, читая их – так остроумно и забавно ты их пишешь! Письмо, которое я только что получила от тебя, я читала в уголку – чтоб доктор не заметила, – но когда я дошла до дачи, на которой мы с тобой воровали цветы и моего белого платья, половину которого мне пришлось засунуть в рот, чтобы нас не поймали, нет, не могу... взрывы детски-жизнерадостного, неудержимого хохота выдали меня с головой. «Вы получили письмо? От сестренки?» – строго воззрилась на меня докторище. Галунок! Мне иногда до смерти хочется побузить, похохотать, расшалиться но... нельзя... нельзя – я человек военный, дисциплинка, погоны, строевая подготовка... Я всегда совсем по-особому радуюсь твоим письмам. Я вчера прикидывала: сколько же мне надо написать тебе писем, чтобы получить в ответ одно твое. Оказывается моих два, но очень хороших. Как бы это мне написать тебе очень хорошее письмо? Потому, что мне ей-ей, хочется получать от тебя ответы. Кроме того я хочу получить твою и мамину фотографии, стихи-списки на твой выбор, а мечтается о Блоке, какую-нибудь книгу бандеролью, хорошо – бы Шекспира и если последнее будет возможно то бандеролью же в книге – пару чулок, безразлично какого цвета и качества, но целых (с чулками и ботинками здесь полный крах). Маме я пишу отдельно, но все вышеописанное поручается тебе, учти. Крепко целую любимого Галчонка. Поцелуй за меня маму! Ляля. |
|
29. 05. 1943 г. Мама, Галуха, очень давно от вас нет писем! И от папы тоже, да и от всех они стали очень редки что-то. У меня все по-старому. Относительно письма в ГУЛАГ – я думаю, надо написать, но как это сделать всего лучше? Переслать ли мое тебе или мне написать его отдельно? Какой адрес? Относительно посылки отцу: вышли мне немного денег. Может быть, устрою что-либо. Я сшила себе брезентовые сапоги, это стоило мне ни больше ни меньше, как 1000 руб. Немного ругаю себя за расточительность, но уж очень тяжелы и уродливы бойцовые ботинки, да и примеры девчат заразительны. Ты на меня не очень сердись – ладно? Напиши мне, как Галочкины ушки? Последние твои письма так печальны! Порадуй меня, мамочка, какой-нибудь хорошей новостью. Лизаньке писала в М. Борис сейчас в Ростове очищает город от разбитых немецких танков – опасная работа! Саша в ленингр. области, пишут мне не часто. Целую крепко вас обеих. Не получили ли к Маю шоколадки в письмах? Как почте не стыдно – ведь так просто было бы их пропустить! Ляля. Но я кажется, страшно неблагодарное существо. Твои письма – такие нежные, теплые – всегда вызывают во мне настроение большой глубокой сердечности, откровенности, будят воспоминания и сожаления о том, что мы не успели в Москве, как могли бы, сдружиться, вернее, едва лишь успели сдружиться, как нам пришлось расстаться… В тот день, когда я уже узнала, что уезжаю из Троицка в Армию, а ты еще и не предполагала наше прощание, я днем не хотела огорчать тебя, боялась сорвать тебе доклад в госпитале и вообще откладывала этот тяжелый момент разлуки. В этот день, помнишь ли? Днем ты подъехала на минутку к дому, взяла что-то, и кучер быстро увез тебя – маму мою, – в зеленом пальто с большим воротником, которое, как все твои вещи, такое твое, что я не представляю себе тебя без него, а его – отличным от тебя, на ком-либо другом. Это зеленое пальто и ты в нем (чуть согнувшись) удалились за поворот так быстро, как будто это ты уезжала, а я будто – бы оставалась. И в этот момент я мысленно прощалась с тобой и говорила: «Ну, зачем ты уезжаешь, мамочка? И мне даже нельзя тебя сейчас поцеловать, а то ты бы догадалась обо всем сразу – ты такая чуткая»… Мамочка, целую тебя, крепко, крепко. Тебя и Галку, которой на днях отправила письмо. Ляля.
| |
|
б/даты, август 1943 г. Мои дорогие! Хочу описать вам картину леса на передовой при обстреле. Грохот орудий при обстреле такой, что хочется, чтобы хотя бы на один час установилась тишина, и воздух бы не рвался над головой, и молчали бы орудия и машины... Лес истоптан, качни веткой и тебя засыплет пылью и землею. На передовой не встретишь свежей листвы, не увидишь росы, не услышишь птицы. Грохот и свист снарядов, комки взлетающей земли, осколки снарядов. Лес завален стреляными и не стреляными снарядами, останками машин, обезвреженными минами, пехотными, артиллерийскими и зенитными. С одной стороны дерева привязаны лошади, а с другой – укрытие для машины. Тут же, да и повсюду, щели и окопы. Танки прокладывают в лесу прямые дороги. По тропинкам никто не ходит. Поля на Украине – это подсолнухи и кукуруза, которые так ценят все воинские части, потому что в них могут скрываться даже лошади и небольшие орудия. Однако, эти поля немцы обстреливают и прочесывают не менее чем леса и лощины. Лучшим укрытием все же является лощина, особенно если она узкая. Носят они почему-то название «балок». В таких балках устанавливают орудия батарей, машины и лошадей, и размещают людские силы до наступления, ибо в наступлении самое главное не где удобней прятаться, а откуда удобнее поразить врага. В таких балках обычно помещаемся и мы (ПМП*). Сюда редко залетают снаряды, осколки бьют о косогор и теряют здесь свою поражающую силу. Для балки опаснее всего пожалуй бомбежки с воздуха, ибо мины имеют высокую траекторию полета и падают вниз почти вертикально, и потому могут попасть куда угодно. И поэтому в балках роют щели на одного, двух, трех человек, и в щелях опасность представляет прямое попадание или близкое соседство с местом падения очень большого снаряда. Время мое истекло, я кончаю, ибо прибыли раненые, много работы, переезды, обстрелы. Но зато теперь, теперь Харьков уже наш!!! Наш, видишь ли (!) и тов. Сталин выразил каждому из участников сражения лично благодарность за отличные боевые действия, и наша часть получила название «Харьковской». Пожалуй я вышлю вам в след. письме часть газеты «Боевой Призыв», где писали обо мне. Мне тоже еще есть много такого о чем вам писать. Дайте срок! И есть радостное настроение! Целую вас обеих, пишите! Галуха, пиши мне! Ляля Харьковская.
| |
|
03. 07. 1943 г. Мама! | |
|
05. 07. 1943 г. Мамочка, родная! Письмо должно быть очень серьезным и подробным – но это будет следующее письмо, а сейчас вкратце. Едва ли не со скандалом удалось уйти из инфекц. госпиталя; в отделе кадров опять-таки направляли в др. госпиталь, но я настояла на отправке в часть. Однако, попала не в пехоту (как хотелось), а в арт. дивизию. А это еще не самая передовая линия фронта. Около недели работаю в медсанчасти арт. полка. Хочу здесь подучиться большим перевязкам и наложению шин и жгутов, а потом буду стараться перевестись на батарею. Я не писала обо всем долго. И потому что добивалась отправки в часть, ждала ее, нервничала, не была уверена в успехе, а о чем-либо другом не могла ни писать, ни думать. Сейчас я с большим удовольствием работаю в медсанчасти полка. Пока затишье и работа в основном санитарного характера – борьба с pedicules-ом, проверка кухонь, жилья, несколько перевязок, изредка ранения. Я недавно сама наложила жгут, но неудачно, да и больших перевязок еще толком не знаю. Мамочка! Теперь я действительно там, где мне давно надо было быть. Я в походной части, пока при ПМП, когда подучусь, буду работать в роте, т.е. непосредственно на передовой. Ибо передовая, вернее батареи в арт. части – это еще не передовая. Как мне в этом помог случай, и я себе, я тебе уже писала. В настоящее время я очень довольна и немного взволнована, потому что так мало знаю, а хочется хорошо работать. Наша дивизия уже участвует в боях, наш полк вступит в бой сегодня или завтра. Ты не беспокойся, родная, если долго не будет писем – будь уверена, я жива и здорова, но не всегда есть обстановка для отправки письма. Мы на Украине, на твоей родине. Белые мазанки, сады, сады – богатый край! Я очень давно не получала твоих писем, мамочка. Чувствую себя здесь очень хорошо. Тренируюсь в стрельбе из ППШ*. Живу здесь всего неделю, а кажется, что будто уже месяц, или больше. Расположились в лесу – и это значит, что вряд ли я смогу отправить посылку папе, ибо инфекц. госпиталь наш в 60–70 км отсюда, а я там раньше уже договорилась об отправке посылки с местной почтой за известную сумму денег и табака, теперь же мне и в город для закупок продуктов для посылки не выбраться никаким образом. Мамочка, Галунек! Пишите мне поскорее. Я что-то сейчас и написать ничего не могу, не соберу мыслей. Работы много и она интересна, ибо я отвечаю за нее целиком и потому очень заинтересована. Крепко вас целую. Ляля.
| |
|
05. 08. 1943 г. Мамочка, родная моя! Знаю что ты волнуешься, но вряд ли я теперь смогу так же часто писать тебе, как прежде. Я повторяюсь, – я на новом месте, я в пехотной части арт. дивизии – санинструктор ПМП, на днях думала перейти на батарею. Досадно до злости, почта не пропускает подробностей и смысла проведенной нашей частью недавно операции, а в газетах о нашем успехе пока ни слова, а мы, выполнив задачу с честью, уже в пути и я не знаю, что делается на N-ском направлении фронта. Но факт мамочка, что я получила 3-х дневное боевое крещение. Был бой и было довольно много наших раненых бойцов, их эвакуация (сумасшедшая езда!). Перевязки под свист пуль и мин, лежа, не поднимая головы, перевязки, инъекции и снова перевязки, однако ПМП был рядом с батареями и тут же была пехота. Я кончу следующим письмом. Целую моя родная. Ляля.
| |
|
09. 08. 1943 г. Родная моя! Такой мне страшный сон сейчас приснился: ты сидишь над пачкою писем и горько, горько рыдаешь; Галинка стоит в другой комнате и не решается войти, а я вбегаю, вижу тебя плачущей и никак, никак не могу успокоить. И если бы меня не разбудили, я бы расплакалась во сне сама: так я чувствовала, как комок подкатывался к горлу. Что ж значит этот сон? Так я беспокоюсь – нет ли у тебя дурных вестей от папы? Пиши же мне скорее, – думаю все же сны не просто так нам снятся, без причин и без следствий. А тревожно. Давно я ото всех вас оторвана – а все из-за перемены адресов. А пишу тебе не реже раза в неделю: все ли получаешь? Читала ли газету «Правда» за 26 августа 43 г. о награждении нашей части орденом Красного Знамени. Хорошая наша часть, Гвардейской скоро будет. И мне хорошо здесь. Впервые за время войны, я чувствую себя на должном месте, почти полностью удовлетворена работой, во всяком случае, ничего не могу желать себе лучшего в смысле отношения ко мне начальства, и всех окружающих. Хорошая здесь обстановка, дружный народ, боевой. Я описывала тебе одну маленькую операцию – как горжусь я своими друзьями! Как на войне человека видно! Мама, какие русские, народ наш, храбрые, с каким упоением воюют! И так радостно, что повсюду гоним мы гада! Теперь я немца знаю – видела пленных, трусливых и лживых, и видела деревни через несколько часов после отхода немецких частей. Да я уж тебе это описывала. Представь себе, в жарком бою отбили у немцев населенный пункт, занята деревня, но в конце ее еще сидит заслон немецких автоматчиков и бой еще длится, а один из наших, храбрец, герой-разведчик разыскал гармонь и на радостях жарит на ней и тут же все пляшут. «Да что же вы, орлы? Ведь бой идет» – и брошена случайная гармонь, и все бегут в конец деревни – немца бить... Мамочка, ты поскорее ответь мне родная. Целую тебя и Галочку. Ляля.
| |
|
30. 08. 1943 г. Галинка – сестреночка моя! Мне сейчас очень приятно думать, что у меня есть ты, мама, папа и все живы, и я знаю, где вы, все мои родные. А почему мысли мои приняли такое направление, я тебе сообщу в конце письма. Сейчас же я села за этот розовый лист немецкой бумаги, с твердым намерением исписать его самым убористым почерком, и я не сойду с места и не отступлюсь от фиолетовых чернил, пока меня не сдвинет срочный переезд – а он, кстати, возможен в любую следующую же минуту. На мне лежит огромный груз разнообразных впечатлений на тему «По дорогам войны». Сама я просто не в силах его переварить – впечатления эти подчас (в дни побед) приятны и радостны, иногда грустны, но чаще просто очень тяжелы. И страшны даже, ибо мы проезжали места, где день назад, 8-10 часов тому назад был немец. И что он здесь творил? Мы остановились у дома отдыха под Харьковом. По дорогам тянулись орудия, машины, и тачки со скарбом возвращающихся в свои родные места жителей Старый управляющий делами дома отдыха взял ключи и почти насильно потащил меня по зданиям и комнатам. – «Я хочу показать вам – говорил он – немецкую культуру». И я увидела... Все, что не успели вывести, эти гады жгли и рубили. Жаль – представь себе – топором порубили пианино, несгораемый шкаф, буфет, кресла и диван, с каждого ободрали обшивку и выбросили пружины. Зачем?! Я захожу в комнату – там уцелел роскошный письменный стол, зато от шкафа дверь выбита, а зеркало развито вдребезги, рядом валяется кирпич – как нож убийцы у трупа жертвы – им раскроили великолепное зеркальное стекло. Во всех без исключения комнатах сено, бутылки из под вин, коробки от сигарет, обрывки немецких писем и бумаг. Вина прекрасные, французские более всего «Брют», и «Бенедиктин» и французские сигареты также высшего качества, их привезли на одного офицера, остановившегося в этой комнате с ящиками. Так и стоят во всех комнатах ящики и корзины и до 50-ти и до сотни пустых, чаще битых бутылок. Жители рассказывают, любимое развлечение одного немца было напиться, а потом бить бутылки лежа с дивана о стены и о столы, при этом пряча голову от осколков. Галочка, если бы мне все это рассказывали, я бы решила, что лгут или преувеличивают, но я слышала от жителей, которым нет смысла лгать, и видела эти и много других комнат. Немец – варвар, он совсем не похож на европейского человека, он зверь и грабитель. Жители говорят, он грабит все. Зайдет в хату и, как хозяин, не спрашивая ни о чем, сам лезет в буфет, в шкаф, в погреб и на чердак, ключей никогда не спросит – замки сбивает самолично, самолично отбирает все, что понравится – одежду, обувь, если хорошая, прямо с ног, посуду, мебель, а затем заставляет хозяев выносить все. У дома уже стоит подвода или машина, награбленное погружается и увозится. Возражать никто не смеет – пристрелит. Кур ловят офицеры и тотчас сами сворачивают им живым головы, коров режут. Жители прятали их в лесах и в скрытых погребах, но немцы научились их находить. Заходит немец на двор и видит навес. Спрашивает, где корова. «Убили, пане, нету коровы». Где мясо? А потом присылают солдат и они разыскивают корову, кур ловят сами офицеры. Требуют: «Матка, милк (молоко), яик! (яйца), картешка!» Женщины закапывали свое добро в землю, угоняли скот, убегали и сами. Работоспособных мужчин и женщин вывозили в Германию, заставляя рыть окопы под огнем нашей артиллерии. Я и сейчас не могу забыть девушку, которая жгла себе руки кипящим молоком и скипидаром, ибо кожных больных в Германию не вывозят. В одной из деревень – это бывало часто – жители радостно встречали нас, а потом начинали плакать. У старушки-матери только вчера немцы, удирая, увели двух дочерей, а их дети остались с нею и одного из них убило снарядом. Нам рассказывали в одной из деревенек о концлагере по дороге Харьков – Полтава. Мы проезжали мимо. Огороженное двумя рядами высокой проволоки место. Там нет ничего и никого, но оттуда несет страшным трупным запахом. Ребятишки в селах очень худы и грязны – а ведь украинцы так чистоплотны. Один двухлетний ребенок до сих пор не говорит и не ходит – он долго голодал. Много раненых женщин и детей. Я им делала перевязки, и матери потом готовы были мне руки целовать. Украинцы очень гостеприимны. Здесь нас ждали. В доме отдыха, когда мы вошли, нам тотчас вынесли груш, яблок, огурцов, помидор – все бесплатно (эти продукты везде бесплатны и везде в изобилии). Извинились – «Молока нет, корову увели». Потом по собственной инициативе стали жарить картошку и подали ее нам, почти насильно. А нас было 20 человек и они не стали брать с нас ни денег, ни хлеба. Мы пообедали и тронулись в путь дальше – наша кухня отстала и угощение было для нас очень кстати. Просили нас лишь об одном: дать советских газет и рассказать о новостях на фронте. Удивлялись: «Воронеж взят?». Немцы оказывается, писали в газетах на украинском языке о своих огромных трофеях, множестве пленных, и убитых русских – и ничего не сообщали о своем отступлении. Отступая, немцы жгли склады, взрывали все мосты, что могли вывозили. Вчера днем и ночью горели в городе склады спиртоводочного завода – предприятия, которое работало весьма интенсивно при немцах – горели и склады с зерном, в полях немцы подожгли хлеб. Ночью скрытно вывели войска и теперь они так бегут, что мы за ними никак не успеваем – и вот уже идут дороги с целыми мостами и полные склады. И главное – враг отступает! И мы два дня не можем установить место для ПНП – наблюдательного пункта, ибо наблюдать немцев сейчас можно только на самом быстром марше и высших скоростях. Но все-таки немцы все еще дерутся здесь очень ожесточенно... И каждый раз все еще получают подкрепление. Много у него орудий и танков («тигров») – ну, они теперь быстренько вспыхивают от «приветствия» наших снарядов и бутылок с горючим. Что еще здесь благоприятствовало немцу – это местность. Дорога идет все время в гору. Он на вершинах, мы внизу. Нас видно, а он скрыт в лесах. Мы в поле, а он в балках – т.е. лощинах. Мы бы тоже могли бы спрятаться в лощинах и лесах. Но наша задача была не прятаться, а наступать и потому мы выбирали удобное место не для укрытия, а для огневых позиций и боя. Всего сильнее немец в стрельбе из минометов, самолеты его никогда не спускаются так низко, как наши, и потому бомбят не прицельно. Только «рама» летает в одиночку, и дико воет прямо над головой и неторопливо сбрасывает по одной бомбочке и не улетает пока ей наши не пробьют брешь. А какая канонада поднимается, когда налетают мессершмиты! Наша артиллерия прячется за высотой, и немцев бьют оттуда из всех имеющихся орудий: и из зенитных, и из пушек, из пулеметов, винтовок с зажигательными снарядами, автоматов, противотанковых ружей (ПТР) и воздух рвется, трещит, лопается от разрывов, все кучнее, ближе к цели в облака от разрывов снарядов, летят осколки, земля и воздух содрогаются – и гад скрывается за облаками. А любо, любо нам смотреть, когда гада сбросят с голубого неба... Кончаются бумажные ресурсы: два слова о себе. Я теперь третий день при ПМП и Н.П. при штабе нашей дивизии. Много вижу и знаю – чертовски интересно, но работы почти что нет – к счастью за эти дни никого не ранило. Я тебе хотела рассказать о том, почему мне так хорошо, что я знаю, что все мои любимые родные здоровы и на месте. А потому, что я встретила здесь девушку 18 лет, у которой когда она вернулась из лесу, дом уже сожгли, сестренку увезли в Германию, а мать пристрелили из-за козы, отец же ее попал в концлагерь. Вот, Галинка, как жили «под немцем» по Украине. Скажи, интересно ли тебе обо всем этом читать, я напишу еще, думаю, это будет интересно и для твоих товарищей-пионеров и комсомольцев, прочти им. От вас у меня ОК 3-х м-цев нет писем. Я знаю, что это оттого, что я меняла адреса ПП. Так напишите мне поскорее. Целую тебя и мамочку. Ляля.
| |
|
08. 08. 1943 г. Родная моя! Хорошо представляю себе твое беспокойство: сейчас узнала, что последние мои письма к тебе, очевидно, не дошли – почту в тот день разбомбили. Значит, у тебя уже давно нет весточек обо мне. И значит, мне надо тебе рассказать очень многое. Но я начну с конца, с последних дней. Дата тебе напомнит, что это были дни, когда взяли Белгород, Орел, пошли на Харьков. Кто знает, что будет, когда письмо мое доберется к тебе – но, верно, сводки будут еще лучше на всех фронтах, а сейчас... сейчас мы проходим деревнями, где два, три, день назад были немцы. Ты, верно, не представляешь себе этих деревень. Здесь разбитые трофейные машины, горы технического лома, рытвины, следы пожаров, каски, голубоватые немецкие шинели, карточки немок, фляги, орудия – а в иных деревнях, где бои прошли, стороною и немцы оставили лишь заместителей – все цело, мирно, тихо, жители возвращаются из лесов, окопов, соседних деревень с детьми, коровами, выкапывают зерно, имущество, благодарят наших бойцов, даром поят их молоком, угощают медом... Вот то, что осталось от хатки – две стены, полуразрушенная печь, а рядом шалашик, и в нем многочисленная семья – старики, дети, отец на фронте, мать – молодайка и потому убежала от немцев в лес и еще не вернулась, она же увела корову, а старики обрабатывают огород, мальчуган дал мне огурец, а у самих ничего нет – все сгорело и весь капитал – это корова и немного картофеля. Знаешь, мамочка, я не была в деревнях, где немцы устраивали массовые истязания и убийства. Но я слышала от жителей, как в одной из деревень немцы зимою повыбили все окна и поразрушили печи, и тех, кто отстраивался, расстреливали, а также расстреляли тех, кого местные жители выдали как партизан, а в доме, где мы стояли, убили девочку за то, что она спрятала курицу. Повсюду рассказывают, что немцы скосили хлеб на корм лошадям, как траву, ты понимаешь? – косили рожь и для постелей офицеров, и для того, чтоб проложить в дождь дорогу для машин. Жители говорят, немцы нелюди, заходят, не здороваясь, требуют молока яиц, ищут, рыщут, отбирают все; девушек и женщин ловят. Обычно, ожидая их прихода все женщины и девушки уходили в леса и оставались лишь старики, а те нарочно сорили в комнате, чтоб немцу, чего доброго, не понравилось бы там жить. Обычно, я говорю: «к сожалению, бывало и иначе». На этом участке фронта наши бойцы справедливо проклинают многих украинцев... Ах, мама, какая радость знать о наступлении, участвовать в наступлении со своей частью! Теперь я возвращусь к датам прошлого месяца, 11 июля, 12-ое, 13-ое, 14-ое. Только четыре дня. А за эти дни наша дивизия заслужила благодарность командующего Армией, и если будет еще три таких дня и, если учесть ее прошлые заслуги, дивизия станет Гвардейской. Цели ее особые. Сделав свое дело, дивизия направляется на др. фронт, туда, где готовится новое наступление, и осуществив, во взаимодействии с другими частями, прорыв, отправляется в дальнейшее путешествие. А бои идут. И через несколько дней мы узнаем из сводок СовИнформБюро о результатах действий наших частей на том фронте, где мы недавно действовали, узнаем в пути или уже на новом, месте. Итак 14-го мы снялись с места, выключились из боя и, как нам ни было досадно и обидно, погрузились в эшелон для переправки на другой фронт. В этот день под свежим впечатлением боев я писала тебе, папе и Борису: и в этот же день разбомбили почти. И теперь мне уже трудно описать наши огневые позиции, наши замечательные пушки, которыми я стала так гордиться после последних наших боев. Вот слушай, мы были в метрах 700–800 от немцев, и они били в нас, главным образом, из минометов и автоматов, а мы в них – из пушек и минометов. Но вот посыльный пробежал по огневым и предупредил расчеты о том, что сейчас должны пойти на нас немецкие танки. А потом под минометным и пулевым огнем прошел командир полка, и он не говорил, что нельзя отступать. Это все знали и так. Он говорил: «Просто так не умирать! Бить до последнего!» Приободрил: «Как самочувствие, орлы?» Тогда бойцы достали гранаты и выложили их за бруствер. Танков не было, танки, оказывается, в это время уже разбила наша авиация. Но я очень хорошо помню этот момент – я залегла на батарее, у орудия (впервые!) было немножко страшно и, вместе с тем, я так гордилась бойцами: выложили гранаты и хоть бы что... Была я в «вилке», т.е. упала мина впереди меня, затем сзади: недолет перелет, следующая могла попасть точно. Меня учили – я отползла в сторону, и, помедли я немного, вы бы м.б. не получили бы этого письма, а так меня только землей забросало. Это было 12-го. А 13-го и 14-го я была не на батареях, а при ПМП, принимала и отвозила раненых, своих и из других частей. У нас, как вообще в артиллерии потери были относительно невелики. Все-таки это не пехота. За 4 дня у нас убитых и раненых 30 человек. Пожалуй, мы больше перевязали и отправили раненных из других частей, нежели из нашей. Но это все было около месяца тому назад. Итак, исполнилась моя двухлетняя мечта! Сейчас я при пересыльном пункте N-ой армии с новым назначением в руках. Я буду работать в пехоте, т.е. на самой настоящей передовой. Я этого добивалась давно, т.е. прямо-таки с первых дней войны. И даже сейчас с трудом уговорила капитана отпустить меня в часть. Пожалуй, мне надо отпраздновать этот день! Немного подробностей. Я едва успела прибыть из госпиталя, в свой легко-артиллер. полк, как услышала там от врача, что, возможно, скоро опять поеду в госпиталь. «А почему?» – есть приказ о сокращении медштата. А на днях этот приказ был проведен в жизнь. Из 10 санинструкторов полка оставили лишь 2-х, остальные были откомандированы, в том числе и я, на что я, получив вышеуказанное назначение, не сетую. А в тот день, правда, было неприятно: привыкла к полку, относились ко мне там прекрасно, работа была по душе и обстановка так же. Дали мне прекрасную характеристику – «энергичная, хороший организатор, общественница», а все же было немного обидно – почему не оставили?! Но врач был прав: оставили двух самых опытных, старых санинструкторов, мужчин; одного – с образованием фельдшера, оба в части с дней формирования, а я что? Без году неделя. Проводили меня очень тепло, ну и хорошо. Мамочка, кончается бумага, а я еще не все тебе рассказала, а все оттого, что растекаюсь по древу. И расспросить тебя хочу. Кстати, не в первый раз напомню: № моего комсомольского билета 0164899, выдан Свердловским Р.К. г. Москвы в январе 1938 г. Конечно, заявление надо написать. Теперь о др. сказала бы: жду подробных писем, да писать-то пока еще некуда. Ну, на днях вышлю новый адрес. Порадуйся за меня мамочка, я буду жива, здорова – это несомненно. Поцелуй Галочку, почитай ей это письмо – ей будет интересно. Я смогу теперь вам давать военные очерки. Целую вас. Ляля.
| |
|
Б/даты сентябрь 1943 г. Мамочка! Родная моя! Какое счастье и какая досада. Мама! В Москву еду, понимаешь? А к тебе в г. Троицк не пускают! Надо же было тебе туда забраться! Каким счастливым случаем еду? – сопровождаю больного (раненого) человека. Вот так! И успею как раз к праздникам. Конечно, я постараюсь использовать время в Москве с таким расчетом, чтобы это принесло свои плоды в будущем. А именно: в университете буду говорить о вызове, вернее, запросе меня из части. Времени у меня на все 20 дней. 20-го ноября я должна быть снова в своей части. Мало… Но и это большое счастье и удача! Дорогая мама, я так рада, что голова идет кругом, и я не могу сосредоточиться. Словом, письма писать я сейчас не способна. Я из Москвы все подробно-подробно напишу тебе. Пиши скорее, скорее Лизочке в Москву для меня. Может, застанешь. Я буду пытаться продлить время в Москве, и если смогу это узаконить, пробуду дальше. Справка от твоих коллег могла бы помочь. Телеграфь. Целую, целую тебя, мамуля, крепко. Обнимаю. Я приближаюсь уже к тебе на несколько сот км. ближе! Но окончательный путь «домой» идет через Берлин!
| |
|
20. 10. 1943 г. Галуська! Здравствуй родненькая. Я в Москве и сама едва верю этому чуду! Самое главное – мама* здесь!!! Мы вспоминаем на каждом шагу, что тебя нам очень не хватает. Я вижу, ты от меня совсем отвыкла, сестреночка! Мы теперь когда встретимся заживем как никогда дружески. Ты теперь уже взрослая. Мне даже подумать страшно и радостно и тревожно: Галя кончает школу! Я на тебя в большой обиде за упорное молчание. У нас обстановка и работа не всегда дают возможности много писать и все же даже на письма обращенные только к тебе я не получала ответа. Теперь особенно жду твоих писем. Я уезжала из Москвы, когда все было так неопределенно: и у тебя и у мамы и у папы. Где ты хочешь учиться после школы?! И у меня тоже университет просит отпустить меня из Армии на учебу, но не знаю, отпустят ли? Целую крепко Галинка. Твоя Ляля.
| |
|
Б/даты, октябрь 1943 г. Мамочка! Галунок! Это письмо вы получите, когда уже будет наконец занят Харьков, а мы со своей частью наверное. пойдем на отдых и формирование. А сейчас пока мы под Харьковом (в нескольких км) – я в полной мере знакомлюсь с войной. Нашу работу прерывают лишь дальние обстрелы и бомбежки. Правда хотя бомбежки редки, и это в конце концов и не самое страшное, но под обстрелом мы все же бываем несколько раз в сутки. Ранены, наш нач.-к, ст. врач, фельдшер, два санитара – и все это произошло когда мы все были совсем рядом, от грохота я тогда потеряла слух. Хуже всего однако, что у немцев здесь особая партизанская тактика. Они вынуждены быстро отступать, но отступая они оставляют в наших тылах заслоны автоматчиков, которые вооружены минометами и они выводят из строя наши тылы и небольшие наши подразделения. Так в соседнем полку 20 немецких автоматчиков перестреляли санит. роту при полку – и мы теперь принимаем в основном тяжелых раненых с двух полков. Работа утомительная, но интересная; никакие занятия не дали бы мне такой практики наложения больших повязок и шин, как здесь и теперь. Целую. Ляля.
| |
|
Ноябрь 1943 г. <Письмо отцу в концлагерь «Крутая Кача»
| |
|
б/даты, Ноябрь 1943 г. Мамочка! Пока еще ничего, к сожалению, не могу тебе сообщить, кроме того, что возвращаясь из Москвы в часть, я доехала благополучно до Луцка. Борька выехал 14-го из Свердловска в Тюмень, то ли в часть, то ли в военное училище. Итак, мы с ним в г. Свердловске не встретились. Проторчим здесь, судя по всему, долго. Здесь в Луцке я прошла санпропускник, спала на скамейке, но в теплой комнате, ела селедку в военстоловой. Пиши мне мамочка, я буду спрашивать почту каждый день. Как с квартирой? Переселись в Троицке в освободившуюся в общежитии комнату. Как это облегчит тебе и Галухе жизнь! Целую вас обеих. Если есть письма мне, не забудь указать мне их обратный адрес. Ляля
| |
|
б/даты ноябрь-декабрь 1943 г. Продолжаю. Пишу открыткой, чтобы скорее дошло. Мне кажется – такое у меня предчувствие, что после приезда в Москву твои дела наладятся. К сожалению, не могу послать тебе телеграмму, и тебе тоже пока некуда мне телеграфировать. Я ходила сегодня по городу Черновицы и весь день думала, как тебе понравился бы этот город – он для тебя, да, да! И как ты отдыхала бы, и работала бы здесь. Представь: красивые и небольшие дома, обособленные, благоустроенные квартиры с кухней, ванной, верандой – таких большинство. Ни толкотни, ни очередей, ни шума, тепло! Сам климат очень мягкий: везде паровое отопление. Все очень дешево. Вещи в 2 раза дешевле, и все буквально есть, продукты совсем дешевые, 10 р. кг яблок и груш, 120 р. – кг сала, 116 – слив. Масло – 50 р. кг; повидло – 70 р. кг; мед, и все это без очереди, повсюду есть. Грецкие орехи, чернослив, торты, вино – 198 р. за литр и прочее. Мне жаль, что я не могу послать вам посылки. В первом же письме – пришлю новый адрес госпиталя. Пиши – есть ли школа для Гали, что пишет папа? Целую крепко свою мамочку, родную, любимую. Большой привет Грише, Наде, Галочке. Целую Ляля.
| |
|
03. 12. 1943 г. Мамочка, родная моя! | |
|
15. 12. 1943 г. Родная моя!
Скоро месяц, как я путешествую после переезда через границу, а конца пути моего не видно. На станциях я узнаю путь следования нашей части. Еще 400–500 км. и движение по железной дороге кончится: и тогда начнется самое трудное – поиск своей части на чужой территории. Меня уже не раз пытались направить в др. часть. Кажется, обратный путь – это расплата за отпуск в Москве. Поезда проходят в сутки не более 60–70 км., как румынские, так и наши. Я уже повидала немало городов, столиц, очень красивую столицу Румынии; я учу и скоро овладею румынским языком. Самое неприятное то, что кончились все мои денежные средства. Правда, люди военные привыкли помогать друг другу, но принимать ден. помощь от незнакомых или малознакомых людей очень неудобно. Думаю о тебе постоянно: теперь, после отпуска в Москве, я стала больше скучать: как тянет в Москву! Если бы я знала хотя бы, как уладить твои дела? Пиши мне на старый адрес (ПП 82654) тогда я приеду в часть и найду твои письма, Лида Карелина сохранит их для меня. Отправила ли ты из Москвы. заказное письмо и др. мои письма? Позвонила ли, как я просила, Рите 26-50-00, доб. 253, чтоб узнать ее адрес? Ты не скоро получишь мои письма, т.к. теперь мне их отправить можно будет только воинской почтой. Не беспокойся за меня. Пиши мне чаще. Целую крепко мою хорошую. Большой привет Грише, Надюше, тете Саше, Галочке, Лизаньке, Леле. Надеюсь, все кончиться хорошо. Ты мне снилась вчера, мамочка… | |
|
28. 12. 1943 г. <Письмо от мамы>Родная моя! Поздравляю тебя с Новым Годом (немного запоздало – извини!) и хочу пожелать тебе только одного: здоровья и благополучия в дальнейшей твоей военной жизни – да хранит тебя судьба от всего дурного! Я так мечтала, что мы Новый Год встретим вместе, выпьем за здоровье папы, твое, мое и всех нас, но увы… теперь уже мне ничего не хочется готовить к встрече Нового Года. У нас много радостного: папу перевели в Красноярск – он работает в хороших условиях, зав. амбулаторией, надеется скоро быть дома (но я уже боюсь верить этому). Галя 20. 07. вернулась из поездки туда – виделась с ним – ты понимаешь это счастье, Лялюшка? Отвезла ему целый чемодан с продуктами. Там было много вкусных вещей. Передала ему деньги, в том числе твою 1000! Но ты ему только об этом в письме не пиши… Галя считает, что он хорошо выглядит, хорошо, тепло одет, чисто выбрит, только сильно похудел. Я сейчас живу этой радостью. Собираюсь в конце января или в начале февраля к нему тоже поехать (от Челябинска к нему 3 суток езды). Если бы ты приехала – ты тоже смогла бы съездить к нему! Неужели возможность твоего приезда окончательно отпала? Я уже с 20.07. работаю, хотя еще не вполне «в форме» – рука еще не слушается, при операциях нога тоже отказывается долго служить, но это все пустяки. Главное – увидеть бы тебя! Пиши родная – не знаю где ты поэтому пиши на адрес С.С. Крепко тебя целую. Твоя мама. <Письмо от Гали>Здравствуй Лялюшка! Мы с мамой ждали тебя, ждали и вдруг ты пишешь: неизвестно приедешь ли. Я недавно ездила к папе. Представляешь себе его радость, если и ты к нему приедешь после почти пяти с половиной лет разлуки. Ради этого стоит постараться! Не говоря уже о том, что нас ты тоже не видела скоро 2 года. Время бежит. Мы ждем тебя Лялюшка. Писем от тебя не имею давным-давно. Почему-то к маме доходят, а ко мне – нет. Так что я даже не знаю что писать. У нас ведь ничего нового не случается. Но я все-таки напишу на днях письмо целое. Целую Галя. |
Вариант обложки